Мой бывший друг как-то кисло улыбнулся и с опущенными глазами пожал руку Андрея.
– Заходите сюда, в комнату ребят, – сказал я, открыв дверь, а дочери велел принести что-нибудь съестное.
Андрей, подняв с пола свой огромный портфель, вошёл первым, за ним Гамзат. Нашу отчуждённость и молчаливость Андрей, наверное, расценил как траурную печаль, и старался быть оживлённым и воспоминаниями рассеять нашу грусть.
– Я знаю, – сказал он, – что горцы Дагестана поминают покойных без хмельного, но в данном случае – ради меня, русского человека – давайте помянем твою матушку вином и заодно отметим твой приезд. Ты не возражаешь? – обратился он ко мне и, нагнувшись, вынул из портфеля бутылки коньяка, водки и вина.
– Ты, когда не брал в рот хмельного, помнишь, мы называли тебя муллой, а как теперь? – обратился Андрей к Гамзату.
– До этого вечера придерживался сухого режима, – ответил Гамзат, не поднимая головы.
– А знаешь, Гамзат, сегодня, увидев тебя после стольких лет разлуки, я почему-то подумал, что ты стал не только чревоугодником, но и преданным поклонником Бахуса, – заметил Андрей.
– Какого Бахуса? – спросил Гамзат.
– Был такой древнегреческий бог вина.
– А-а, – протянул Гамзат, делая вид, что вспомнил.
– Если ты настоящий друг, сегодня должен выпить, – продолжал Андрей, наполнив гранёный стакан и ставя его перед Гамзатом.
Гамзат заколебался, потом взял стакан и, сделав несколько больших глотков, опорожнил.
– Я, конечно, не сомневался никогда в нерушимости твоей дружбы с Гиреем, уверен, что ты пойдёшь за ним в огонь и в воду – это хорошо, это настоящая бескорыстная дружба мужская, проверенная годами. Такой дружбе можно позавидовать, – искренне восторгался Андрей, а Гамзат тем временем, сражённый этими словами, схватил бутылку с водкой, наполнил стакан и тоже осушил залпом.
– Здорово! Но если ты никогда не пил, то, может, не следует начинать с таких ударных доз, – заметил Андрей.
Но остановить Гамзата, рука которого потянулась к бутылке с коньяком, не смог.
Гамзат пил, не обращая внимания на нас, его красное мясистое лицо стало багровым, голова наклонялась всё ниже и ниже. Наконец, она свалилась на стол, как тыква, которую не удержал стебель.
– Что с ним? – кивнув головой, спросил Андрей.
Я молча махнул рукой. Мы посидели ещё немного, поговорили, потом Андрей поднялся, распрощался.
Гамзата привести в чувство не удалось. Когда его ставили на ноги, он валился, словно огромный переполненный бурдюк. С трудом выволокли его ребята из комнаты и потащили к роскошному особняку.
На другой день он пожаловался на сильную головную боль и не пошёл на работу. Андрей, прибежавший с утра ко мне, пошёл проведать Гамзата и порекомендовал ему для облегчения состояния похмелиться. Потом, когда возвратился и сел рядом со мной во дворе, долго молчал.
– Ну, как он? – спросил я, указав взглядом в сторону его особняка.
– Да он-то ничего, отойдёт.
– А что чего? – задал я снова вопрос.
– Ты знаешь, Гирей, я обалдел…
– От похмелья, что ли?
– Да нет, от богатства, которое увидел.
– Люди от природы завистливы и злы – писал итальянский мыслитель Макиавелли, ещё в XV веке.
– Кто-кто, но ты, Гирей, знаешь, что я не завистлив и не зол.
– Да, конечно, это я пошутил, извини; а что касается богатства моего соседа – не удивляйся.
– Да как же «не удивляться», если нужно даже возмущаться!
– Кому это нужно?
– Тебе, мне, нам – хозяевам страны. Надо же, – возмущался Андрей, – человек без всякого образования, выходец из бедной семьи, простой работник – и вдруг за какие-нибудь 10–15 лет приобретает такое состояние, какое, пожалуй, не имел ваш бывший князь Тарковский. И никто не интересуется, откуда всё это. Ведь и дураку ясно, что не трудовое. Вот мы с тобой и другие, такие как мы, можем приобрести такое?
