Данте Алигьери и театр судьбы - страница 5

Наконец-то охотники за мыслительным опытом флорентийца обрели короткую передышку после долгого пути! Читатель, чье воображение с первых же строк концентрировалось на неведомом ему калейдоскопе образов, на поглощении чуждого ему мыслительного опыта, неожиданно обрел надежную точку опоры в своей памяти. Следуя за Данте, – и в то же время оставляя его, чтобы погрузиться в себя, – он отыскивает в своей памяти образ, само воспоминание о котором вселяет в него силы, оживляя давно умершее. Все, что может быть соединено с этим образом, обретает внутреннюю легитимность, истинность, ибо сила образа коренится в свободе от всех лишних, искажающих связей, паразитных смыслов, ненужных воспоминаний.

Соединяя мыслительный опыт Данте со своим жизненным опытом, читатель неожиданно обнаруживает странное свойство возникающего в словах Вергилия образа Беатриче – этот образ, если можно так выразиться, «орудиен». Перед нами некий очень сложный психический механизм: оказывающийся в безвыходном положении человек обретает спасение через последовательное явление ему фигур, призванных вернуть страннику утраченную силу и уверенность. Вергилий спасает Данте – и затем, обнаруживая его сомнения, сообщает, что он призван к нему Беатриче, которую об этом, в свою очередь, попросила Святая Лючия. Лючии же помочь Данте повелела сама Богоматерь. Импульс, рожденный в высших сферах, устремляется по нервным клеткам образов к погибающему путешественнику, оживляя фантомы на своем пути. Вергилий, созданный в сознании Данте мольбами Беатриче, по сути своей является не чем иным, как инструментом спасения в техническом, орудийном смысле этого слова. Беатриче же – образ силы, способной зародить веру в истинность пути к спасению. Беатриче, возникающая перед Данте во второй песне, движима лишь справедливостью и неким небесным механизмом, согласно логике которого флорентиец должен быть спасен. Иллюзия, возникшая у читателя, рассеивается: то, что вначале казалось порождением человеческой любви – чувства, знакомого всем по опыту, – оказалось элементом небесной механики, частью чудовищной машины собственного интеллекта, развернутого Данте в пространстве трех кантик.

Миром, во власти которого оказываются путешественники, управляет собственная, незнакомая нам по опыту логика. Это область действия неких сил, причудливо изменяющих естественные основы человеческой личности. То, что в реальном мире размыто и неясно, отдано на откуп судьбе, – здесь управляет всем, подчиняя все единой механике. Данте попадает в область справедливости, где нет места надежде.

Перед странниками, бредущими заросшей тропой, неожиданно вырастают Врата иного мира. Надпись, их украшающая, представляется весьма загадочной: Врата говорят о себе от первого лица, словно бы они – пасть огромного адского чудовища. Они открывают путешественникам законы иного мира, рассказывая о тех силах, которые создали эту нечеловеческую архитектуру. Giustizia mosse il mio alto Fattore: fecemi la Divina Potestate, la Somma Sapienza e l Primo Amore («Справедливостью движим был мой высший создатель. Я сотворен Божественной Силой, Высшей Мудростью и Первой Любовью») – такова вторая терцина надписи. Возникает вопрос: к чему относится это высказывание – только лишь к области Ада или ко всему трехчастному зданию мира, который предстоит пройти страннику?

Справедливость есть дух оживляющий, приводящий в движение механизм иного мира. Любой объект, попадающий в этот мир, «классифицируется» самой его структурой, логикой этой машины морали, интерпретирующей человеческую сущность согласно определенным фундаментальным принципам. Природа этих принципов неясна. Перед путешественником, читающим надпись, возникают как бы три эманации высшего создателя – Божественная Сила, Высшая Мудрость и Первая Любовь. Для человека, следующего христианским догматам, это, бесспорно, Святая Троица. Но, если читатель, абстрагируясь от догматов,