– Это я, – сказала Таня и села рядом.
– Зачем? – спросил Сергей, не подавая виду, что растерян.
– Мне нужна ваша помощь. Мне и Алёшке.
– Кому?
– Алёшке Пирогову.
Одинцов встал из кресла и неторопливо оглядел ее с головы до пят – платиновые волосы в короткой стрижке, красивое загорелое личико, легкое платье из матово-черной материи на двадцать сантиметров выше колен, длинные стройные ноги в полосатых гольфах, тупоносые туфельки на высоком каблуке. Лицо его было непроницаемо.
– При чем тут вы? – произнес он наконец. – Какое отношение вы имеете к нему теперь?
– А вот имею, – сказала Таня чуть рассерженно. – И вы отлично знаете какое. Иначе зачем бы мне к вам приходить?
– Пирог… Он был в отношении вас с приветом – любил до умопомрачения.
– Он и сейчас любит.
– То есть?..
– Он жив.
– Кто вам это сказал?
– Я это точно знаю.
Одинцов прошелся по комнате, задвигая пустые кресла в промежутки между столов.
– Его что – нашли?
– Нет.
– Если вы думаете, что я позволю вам глумиться над памятью моего лучшего друга, как вы это делали при его жизни…
– Мне это надоело, – злым голосом проговорила Таня. – Сил нет слушать, как все говорят о его памяти, и никто не хочет ему помочь. А он там один, в разбитом планетолете, среди холода и тьмы.
– Я где-то видел нечто похожее, – усмехнулся Одинцов. – Помнится, в кино. Паршивенький такой фильмец.
– Это не кино! – с обидой воскликнула Таня. – Каждую ночь он появляется у меня в комнате. Он сидит на полу и разговаривает со мной. Он в скафандре, без шлема, у него на лбу ссадина!
– И было ей видение, – с иронией прокомментировал Одинцов. – Долго вы будете морочить мне голову? Если вы перепутали свои сны с реальностью, то хотя бы имейте совесть, не навязывайте свои галлюцинации другим.
– Почему? Почему вы не верите мне?
– Да потому, что в школе вы прогуливали уроки физики! За мальчиками пробегали! Пояс Астероидов отстоит от нас на сумасшедшие миллионы километров, а скорость света составляет все те же триста тысяч километров в секунду, и вы еще говорите мне о беседах с человеком, до которого радиосигнал тащится несколько минут! Или теперь, по размышлении, вы вдруг вспомните, что было запаздывание? Ну – было?
– Не было, – устало сказала Таня. – Он говорил со мной, а я с ним…
– Извините меня, – безжалостно произнес Одинцов, – но вы ведете себя словно галлюцинирующая истеричка. А может быть, вы и впрямь… не в себе?
– Я-то в себе, – вздохнула Таня. – Еще как в себе. А вот вы все – в ком? Или в чем? Умные-разумные, ничему и никогда не верящие… Я, глупая, думала, вы захотите мне помочь. Почему мне? Ему, ему помочь! Да ну вас к бесу. – Она резко поднялась и опрокинула кресло, с ожесточением наподдав его ногой.
– Подождите! Куда вы в таком состоянии?
– К нему! – почти выкрикнула Таня. – Каждому свое! Вы пойдете лить слезы подле его портрета с муаровой ленточкой, а я – разговаривать с ним, покуда он еще жив! Ну как мне его спасти? Как, если мне ни одна гадина не верит?!
Дверь за ней захлопнулась.
Одинцов поднял кресло и сел, снова уронив голову на кулаки. «Удавиться, что ли? Противно… Вообще все опротивело». Потом он вернулся мыслями к Тане. «Дура, – подумал он раздраженно. – Вот же стерва». И на душе у него стало еще поганее.
