– Танюшка! – Девушка обернулась. – Вы когда приехали?
– Да вот, только что
– А вчера почему не вернулись
– Да там неразбериха какая-то получилась. Мы думали пораньше выступить – какое там! У них в девять только собрание началось. Вот и оставили нас ночевать
– А Дашуня…
– Она домой пошла.
Кирилл, стараясь ни о чём не думать, пошёл к дому Даши. Он не знал, что скажет ей, и скажет ли. Он не мог думать об этом разговоре, придумывать слова и фразы… он просто хотел увидеть сейчас Дашу, это было крайне нужно ему, и он шёл к ней. А что будет потом… Кир почему-то был уверен, что глядя в Дашины глаза, он поймёт, будет знать, как и что надо сказать ей.
Но дома Даши не оказалось.
– Нет, Кирюша, не приехала ещё. Я уж что-то тревожиться начала.
– Они приехали, я сейчас Танюшку Суркину видел. Она сказала, что Дашуня домой пошла.
– Приехали, ну, слава Богу! А то мне как-то не по себе стало, всё утро только в окошко и выглядываю. Ты куда, Кира? Да подожди, она вот-вот подойдёт. Наверно, остановил кто-нибудь по дороге.
– Я лучше встречу.
– Ну, как хочешь. Тогда вот что… Я обещала Любаше-фельдшерице платье сегодня доделать и сразу принести. Это её наряд на второй день свадьбы, на сегодня то есть. Раньше-то никак не получилось, столько заказов к этой свадьбе было! Так я к Любаше, а ты Дашуньке скажи, где я. Я мигом, туда и обратно.
Он так и не узнал, каким образом Елецкие перехватили Дашу по дороге, кто это был и что говорил ей, но Даша вместо дома оказалась у них. Ох, да наверняка не потребовалось каких-то невероятных ухищрений. Скажи ей, что Алка при смерти и хочет, чтоб её Даша причастила, Дарья и тогда пошла бы, хоть и в растерянности, но ни единый миг не помышляя, что её ведут в западню.
Она этого не поняла и тогда, когда увидела Аллу с красными глазами, в слезах, а мать её, улыбчивая миловидная женщина – это с ней Даша встретилась на улице – обернулась разъярённой бабой.
За всю свою жизнь, пусть и не такую уж долгую, Даше ни разу не пришлось выслушивать оскорбления. Самыми страшными были детские дразнилки. И вот сейчас на неё обрушилась чёрная чудовищная площадная брань, нелепые, ошеломляющие обвинения сыпались с двух сторон. «Гадина» и «дрянь» оказалось самым ласковым, что нашлось для неё в словарном арсенале Елецких. Суть же их криков сводилась к тому, что в результате неправильного Дашиного поведения с известным кобелём Кириллом пострадала Аллочка, подвернувшись ему в недобрую минуту. Паршивка трясётся за собственную невинность, а платить за это пришлось Аллочке!
Даша стояла посреди комнаты, белая, как лист бумаги, одеревеневшая, оцепеневшая, а её хлестали чёрной бранью, называя всё скабрезными именами, а она и слов-то таких прежде не знала, не слышала. И они звучали тем ужаснее, что выкрикивали их женщина и девчонка, с лютой злобой, брызжа слюной в лицо. Она уже была пришиблена, раздавлена, а они всё били и били, упиваясь властью над жертвой, её безропотностью и беззащитностью, сладостной и столь долгожданной местью. И слова их уже почти не доходили до её сознания, и сквозь звон в ушах она почти не слышала их… Эти короткие минуты, растянувшиеся для Даши в вечность, были самым жестоким уроком за всю её жизнь.
А потом резкий запах нашатыря вернул её к действительности, и Даша услышала брезгливый голос:
– Пошла вон, сучка!
…Кирилл дошёл до центра села, куда, он полагал, довезли школьников, и не встретил ни Дашу, ни вообще кого-либо из тех, кто приехал вместе с ней. Площадь опустела, даже автобус уже ушёл в гараж. «Опять разминулись? Куда же она могла свернуть и зачем?» – с недоумением подумал Кирилл и повернул назад – домой-то Даша в любом случае придёт.
