Однажды, когда он уже перестал верить в такую возможность, ему всё-таки довелось вступить в схватку с восставшими ариями. Случилось это в одну из ночей, когда они прошли две трети территории империи царя Александра. Бой длился до рассвета. Почти тысячный греческий отряд, в котором всего одна сотня состояла из бывалых опытных воинов, а все остальные девять сотен были составлены из таких же, как он, новобранцев, был неожиданно атакован превосходящей по численности конницей повстанцев. Спасительным для греков и оттого удивительным было то, что именно в эту ночь, в отличие от всех предыдущих, они не разбивали лагерей, а лишь встали на недолгий отдых, чтобы принять пищу и накормить лошадей. Они бодрствовали, готовясь тут же двинуться дальше. Противник, как позже выяснили греческие полководцы, увидев костры, разожжённые в лагерях, воспринял происходящее по-своему, полагая, что они остановились на продолжительное время. Решив незамедлительно воспользоваться столь благоприятным для себя положением, он в расчёте на внезапность напал, даже не проведя предварительной разведки. Самоуверенное, необдуманное и в итоге ошибочное поведение завершилось для него полным поражением. Столкнувшись с готовыми к бою войсками, отряды ариев сразу утеряли преимущество, на которое рассчитывали без сомнений, отчего сами поначалу настолько сильно растерялись, что даже не заметили, как предоставили противнику возможность быстро передислоцироваться и нанести ответный удар. Ввязавшись в битву, они уже не смогли отступить и довели её до конца, потеряв почти всех своих воинов.
Тимей, часто представлявший себя в сражении, был внутренне готов к нему и воспринимал всё творящееся как нечто уже знакомое, отчего вёл себя уверенно, словно бывалый вояка, хладнокровно сражая врага.
Лишь несколько позже, после того как завершилась битва и наступило затишье, увидев при дневном свете изрубленные и окровавленные тела, став очевидцем пыток и казни захваченных в плен вражеских воинов, в том числе и раненых, он долго не мог успокоиться и что-то невпопад отвечал на вопросы своих военачальников, дрожащими руками держа меч и ножны, так и не сумев вложить полотно в кожух. Всё утро и до самого полудня его рвало, до изнеможения выворачивало наизнанку. А во время совершения обряда сожжения тел погибших собратьев он очень отчётливо ощутил, как что-то в глубине груди вдруг сильно заныло, отдаваясь тупым отголоском по всему телу, сжало в один миг затрепетавшую душу, холодком сковало сердце, не давая ни вздохнуть, ни шевельнуться.
Обычно весёлый и жизнерадостный, с этого самого дня, с этого первого своего сражения, почувствовав в себе какой-то надлом, он вдруг изменился, став молчаливым и замкнутым.
Теперь он уже не имел желания убивать, и даже когда оказался в отряде полководца Феспида при столкновении с саками, случившемся так же в ночное время, как это было в битве с восставшими ариями, он никого из них не сразил и вынужден был только отбиваться, стараясь остаться в живых. Полученному ранению он радовался в душе, так как считал, что забрал его на себя, отведя от кого-то из своих товарищей по оружию.
Иногда он мысленно укорял себя из-за слабости характера, почти граничащей с явной трусостью, но всё же не допускал таким размышлениям развиваться глубже и овладевать всей душой, понимая, что поступи он иначе, опрометчиво, и они смогут уже полностью вытеснить из неё веру в твёрдость духа и достаточную смелость.
