Вечером, за ужином, в нашей семье царило необычайное молчание. Отец был сумрачен, как всегда в последнее время. А мы с матерью боялись проронить слово, выдать тайну нашего первого посещения церкви… Почему мы поняли, что об этом отцу не следует знать, – тоже тайна из области детского чутья…
Через несколько дней именно – это детское чутье проявилось столь же таинственно и внезапно. Мать не позволяла нам куда-нибудь заходить из гимназии: нельзя опаздывать к обеду. Но в этот день нас отпустили раньше – не было какого-то урока. Весьма шумной толпой мы побежали в наши любимые «Липки», городской бульвар около того же кафедрального собора. Стояла дивная саратовская весна… Всё благоухало и нам было страшно весело бежать по свежим, зеленым дорожкам. Мы стремительно бежали к небольшому лимонадному киоску. Там же продавались вкусные маки – любимое лакомство гимназисток. Еще не добежав до киоска, я остановилась, как вкопанная: на скамейке сидел мой отец и моя учительница музыки. Она была в маленькой мужской фетровой шляпе; на коленях лежала книга и букет фиалок…
– Котик, каким образом ты здесь? – спросил отец, ласково сажая меня на колени.
Г-жа Т. молчала. Она была очень грустна. Потом она сообщила мне, что несколько уроков она должна пропустить: занята.
– Но гаммы ты играй каждый день… Непременно! Подруги уже манили меня нетерпеливыми жестами. Кивнув отцу и его собеседнице, я убежала к своим друзьям.
За обедом ни словом, ни намеком не сказала о своей встрече… Ни слова не сказал об этом и отец.
Учительница ко мне больше не приходила. А через неделю детство мое отошло в прошлое: обстоятельства иногда не считаются с возрастом.
Драма
Что там было, в комнате матери, я не знаю. Отец стремительно вышел оттуда, почти пробежал мимо нас с сестрой, – мы играли на рояли в четыре руки. И вскоре же появилась мать. Глаза ее вспухли, и вся она шаталась как пьяная.
– Катя, иди сюда, помоги мне…
Я пошла за ней. Она села в свое глубокое кресло и, с трудом выдавливая слова, начала говорить.
– Видишь ли, я должна уйти от отца. Манечку я беру с собой. Она еще мала. Но ты – как? Останешься с отцом?
В двенадцать лет отвечать на такой вопрос! Задав этот вопрос, мать закрыла лицо руками и – застыла. Обыкновенно, в минуты обид и огорчений, она плакала. А тут застыла, как мертвая. Потом опять:
– Ты должна хорошо подумать, Катенька. Я отца больше никогда не увижу. Если ты уйдешь со мной, ты тоже не должна его видеть…
Как? Расстаться совсем с отцом? И никогда его не видеть?
Мамочка…
Говори скорей. Мы с Манечкой сейчас уйдем.
Папа был сердитый? Он тебя обидел? Мама! Но это пройдет!
Нет, Котик, это не пройдет. Когда-нибудь после… Сейчас – решай…
Тогда, в эту минуту, мне в голову не могла придти истинная версия всего происходящего. Я только чувствовала, что мать нужно от чего-то защитить и что уйти от нее нельзя.
– Я буду всегда с тобой, мамочка!
Через час мы уходили из этого домика на Аничковской улице и от отца – навсегда… Мать несла в руке небольшой узелок, – несколько вещей для нас. Для себя она не взяла ничего: ушла, в чем была.
Мы направились к той самой госпоже Городысской, которая у нас бывала. Это была бездетная семья, жившая в довольно большой квартире. Мать просила приютить нас на несколько дней.
– Но что же вы будете делать дальше, дорогая? – вскричала г-жа Городысская.
Я буду искать место…
Место? Какое место с двумя детьми? Нет, это надо переделать…
