Причудлива память. То вдруг выплывает – с остротой еще не остывших впечатлений – какая-нибудь мелочь из далеких дней: рисунок обоев, или улица, или знакомое лицо. А в другой раз при всем усилии не можешь вспомнить важных деталей какого-нибудь крупного события или даже личного переживания. И трудно понять, почему так неровны в отчетливости своей воспоминания и картины прошлого, почему одно впечатление живет, не стираясь, долгие, долгие годы, а другое тонет где-то в глубинах сознания и не может быть восстановлено во всей своей конкретности. И естественна потребность добавить неясное рассказами других, близких участников и свидетелей тех же событий. А потом, позже, уже трудно бывает разобрать, особенно при установлении связи событий, что взято из слышанного и что связалось в неразрывный пучок в процессе переживаний.
Место своего рождения (1869 г.), город Уфу, не помню и не знаю совсем. Мои родители уехали оттуда, когда мне было всего полтора года. Из жизни в другом городе, Бугуруслане, помню совершенно отчетливо всего несколько моментов. Отворила дверь в какую-то большую комнату. Посреди комнаты, на стуле, моя мать. Она сидит, наклонившись над тазом, а на дне его – кровь… Много крови. Потом моя мать рассказывала мне, что тогда мне было пять лет, что я страшно закричала и она схватила меня на руки, шепча только одну фразу:
– Не говори отцу… Не говори отцу…
Но кровь – горлом – продолжала идти еще сильнее от резких движений. Из рассказов матери знаю, что она заболела туберкулезом вскоре после рождения в Бугуруслане моей сестры Марии. И ни за что не хотела – очень долгое время – чтобы о болезни знал отец.
И этот город – Бугуруслан – не помню совершенно. В Уфе и Бугуруслане мой отец был учителем словесности в гимназии. Мать – татарка, не совсем хорошо владевшая русским языком. Брак – романтический – по страстной любви. Первый муж моей матери, богатый татарин Охлябинин, по ее словам, был страшно ревнив. Он не разрешал своей юной жене выходить без покрывала, не позволял видеть людей: – только для него. Впоследствии я убедилась, что и в характере матери были те же черты: она буквально боготворила моего отца и ревниво следила за тем, чтобы всё его свободное от службы время принадлежало только ей. Первый муж умер через два года после женитьбы, оставив завещание: всё его имущество переходит к жене и принадлежит ей до тех пор, пока она не пожелает снова выйти замуж. В случае нового замужества она не смеет взять из этого богатства даже лично ей принадлежащие вещи… Но после смерти мужа покрывало было снято и пришла любовь. Завещание было в точности выполнено: из дома Охлябининых, – большой татарской семьи, – мать ушла в одном платье. Это мне рассказывалось в те ночи, когда матери пришлось переживать глубокую трагедию вот этой страстной, но разбитой любви. Но об этом – потом.
Еще помню, очень хорошо, игру в жмурки. Играли всегда вчетвером. Отец, мать, я и маленькая сестра. Отлично помню, как я обижалась. Отец охотнее всего ловил мою мать. Он схватывал ее на руки и качал как ребенка. А мы вертелись тут же и неистово кричали:
– И меня! И меня!
Отец клал свою ношу на кушетку, снова завязывал глаза и ловил нас.
