Колокол на соборе Святого Петра пробил один раз, когда Дэвин встретил меня у машины, и мы потащились вверх по горе. Звук колокола был каким-то потерянным и уныло звучал в эту холодную ночь в этой забытой богом местности. Земля начинала твердеть, и пучки сухой травы скрипели у нас под ногами.
На вершине горы при свете уличных фонарей я различил несколько фигур, поэтому повернулся к Дэвину:
– Ты что, притащил сюда все отделение?
Он взглянул на меня и втянул голову в плечи.
– А ты предпочел бы созвать пресс-конференцию? Для радио и телевидения, да? Созвать толпу репортеров, зевак и новичков-легавых, которые вытоптали бы все улики. – Он взглянул вниз на ряды трехэтажных домов. – Подумаешь, великое дело – самоубийство в захудалом районе, никто за него ни черта не даст, поэтому здесь никого и нет.
– Никто ничего не даст, а значит, никто не собирается ничего тебе рассказывать.
– Разумеется, но это уже другой вопрос.
Первым, кого я узнал, был напарник Дэвина, полицейский Оскар Ли. В жизни не встречал такого громадного человека. Рядом с ним Демис Руссос выглядел дистрофиком, а Майкл Джордан – лилипутом, и даже Бубба по сравнению с ним казался слегка тщедушным. На черной, внушительных размеров голове, красовалась кожаная кепка, а курил он сигару, которая пахла, как залитый нефтью берег моря. Когда мы приблизились, он повернулся к нам:
– Какого черта здесь делает Кензи?
Оскар. Вот уж действительно друг в беде.
– Визитка. Помнишь?
– Так ты можешь опознать ее, Кензи?
– Если увижу, Оскар. Возможно.
Оскар пожал плечами:
– Раньше она выглядела лучше.
Он отошел в сторону, чтобы я мог лучше разглядеть тело при свете уличных фонарей.
Она была обнажена, если не считать легких голубых сатиновых трусиков. Тело распухло от холода, пыток. Челка откинута со лба, рот и глаза открыты. Губы посинели от холода, она, казалось, смотрела на что-то за моей спиной. Худые руки и ноги были широко раскинуты, темная кровь стекала прямо в слякоть. Она вытекала из горла, из подушечек вывернутых ладоней, а также из ступней. Маленькие плоские кружочки металла отражали тусклый свет из каждой ладони и из каждой лодыжки.
Это была Кара Райдер.
Она была распята.
* * *
– Трехцентовые гвозди, – говорил позднее Дэвин, когда мы сидели в «Изумруде». – Отличная зацепка. Всего две трети домов в городе имеют их в своем хозяйстве. Именно их предпочитают плотники.
– Плотники, – задумчиво повторил Оскар.
– Именно, – заметил Дэвин. – Преступник – плотник. И плевать он хотел на все эти Христовы дела. Он сам за себя. Решил отомстить за рабочего человека своей профессии.
– Ты записываешь? – спросил меня Оскар.
Мы пришли в бар в надежде найти там Мики Дуга, последнего человека, с которым я видел Кару, но его с тех пор никто не видел. Дэвин раздобыл у Джерри Глинна, хозяина бара, адрес и послал туда несколько полицейских, но мать Мики сказала, что не видела сына со вчерашнего дня.
– Несколько человек из этой компании были сегодня здесь утром, – сказал Джерри. – Кара, Мики, Джон Буччиерри, Мишель Рурк – одним словом, те, что тусуются уже несколько лет подряд.
– Они ушли вместе?
Джерри кивнул:
– Я как раз входил, когда они выходили. Порядком навеселе, а было-то всего около часу дня. Она хорошая девочка, эта Кара.
– Была, – сказал Оскар. – Была хорошей девочкой.
Время близилось к двум часам ночи, и мы были пьяны.
Собака Джерри, Пэттон, мощная немецкая овчарка, чья шерсть переливалась от черного до темно-янтарного цвета, лежала на стойке бара и наблюдала за нами с таким видом, будто никак не могла решить – нужны ей наши ключи от машины или нет. В конце концов пес зевнул, вывалив язык из пасти, и отвернулся, выказывая нам глубокое безразличие.
