Делай, что хочешь - страница 32

– Да что вы! – всполохнулись все. – За три, за три месяца. Вы ж сначала снимите на три? Ну, пока не уверены, как дело пойдет? Четверть в задаток, это как положено, а остальное потом.

Меня царапнула досада, и я оттолкнул ее, сказав, что плачу за полгода вперед и все переделки беру на свой счет. Кто-то засмеялся, хозяин смутился и стал оправдываться:

– Вы поймите. Так не делается. Что люди скажут? – Помолчал, пошептал что-то, но закончил твердо: – Скажут: молодой не умеет деньги считать, а старый пользуется. Скажут: связался черт с младенцем. Уж давайте как принято. Вы не обижайтесь.

– Хорошо, пусть будет ни по-вашему, ни по-моему: на три месяца с оплатой вперед.

Старик сокрушенно качал головой, но уже неискренне: хотелось согласиться. Я в этом не сомневался, и даже любопытно стало: удастся ли настоять на своем?

– Карло, поддержите меня, и тут же подпишем договор.

Хозяин повернулся к итальянцу: поддержит или нет? Остальные развеселились:

– Договор, договор! Законник приехал! Не хочет просто по рукам ударить!

Карло с самого начала был заметно доволен, что понадобилась его помощь, но теперь не понимал моей прихоти. Я подтолкнул его решение простейшим приемом:

– Не молчите, Карло, вы же меня сразу поняли. – Он польщено кивнул и заговорил быстро, бурно и, на мой слух, совершенно бессмысленно. Мне были понятны только постоянно выскакивавшие итальянские слова –«infatti!» и «affatto!» Лишь потому, что он наставил палец не на меня, а на хозяина, можно было догадаться, кого он убеждает. На этом комедия закончилась к общему удовольствию. Отказавшись от договора, мы ударили по рукам – самым натуральным образом, хозяин подставил мне широченную лопату-ладонь.

Вернулись в гостиницу, я вручил старику деньги, и теперь уже он пригласил всех выпить – обмыть удачное начало. Посидев с ними, я заметил, что седые головы крепче моей в единоборстве с местными винами, густо-сладкими и обманчиво легкими. Я никак не мог понять сути хлопотливых вопросов: «Вы когда ждете багаж? Мастер сегодня же возьмется. Когда крайний срок? Боитесь, не успеет?» Какой багаж? Чему срок? Ответив, что через неделю, я распрощался, и только поднявшись к себе и свалившись на диван, понял, о чем они говорили. В том застекленном шкафу, за который сегодня же возьмется столяр, должны стоять книги и лежать бумаги. А еще со мной нет ни диплома, ни свидетельства. Я вообразил потрясение отца, читающего письмо с просьбой немедленно выслать все необходимое для юридической приемной, – и с нервным смехом вскочил к конторке.

Весело сочинил грустное послание родителям о взаимных обидах, добавив в беглой приписке, что последовал их совету немедленно приняться за дело и нуждаюсь в помощи, небольшой, но срочной. А именно… Потом с удовольствием принялся за письмо дяде. Изобразил в красках пеструю сцену, из которой выскочил с общественно полезным начинанием в руках, то есть на шее. Пустился в психологию. «Сейчас, за письмом к тебе, я понял, чем оправдывается мое высокомерие по отношению ко всем моим колоритным собеседникам-собутыльникам. Честная бедность (нечестная тем более, но все они честные люди), честная бедность замечательно наполняет существование живым повседневным волнением и великолепной перспективой – обрести достаток. Они могли бы мне позавидовать, если б знали, что я уже при рождении достиг всего, о чем они только мечтают. Они и не догадываются, что счастливы. Надежда благополучно проводит их до самого кладбища. А у меня давно не осталось ни наивных надежд, ни простодушных радостей, ни желания обманывать себя самого». На последней фразе гладко бежавшее перо само собой пошло медленнее, выводя каллиграфические буквы с безупречным нажимом. Я и раньше знал это предательское свойство собственной руки. Попытка на бумаге приврать и покрасоваться тут же превращала почерк в образцовые прописи. Наверное, и дядя давно разгадал этот неприятный фокус. Переписывать не хотелось. Достав из буфета фляжку и отрезвившись хорошим глотком, решил продолжать. Разгадал так разгадал. Дядя был страшно виноват передо мной, из-за него я ни разу не смог выговорить гордую жалобу: никто меня не понимает. Еще прихлебнув коньяка, написал о дядиной вине и потерял мысль. Но письмо думало вместо меня. «Обновление времени на новом месте действительно произошло, я все еще живу подробно, и мне теперь предстоит запомнить каждую морщину и реплику смешных стариков. А ведь они с легкостью навязали мне свою волю. Зачем мне это дело, которое я все же собираюсь продолжать? Кто его придумал? Они спрашивали, с чем и зачем я приехал, но не мог же я им ответить, что сам не знаю Вернее, знаю, но это знание плохо ложится на бумагу, а тем более не выговаривается. Ладно, попробую: чтобы в моей жизни появились события и сложились в действие. Сколько себя помню, я хотел быть таким, как ты. В детстве не сомневался, что я такой и есть. Потом был уверен, что скоро таким стану. Потом ненавидел тебя и себя, не понимая, почему это невозможно. Как сочетается твой необъятный цинизм с несомненным великодушием? Ну, пусть не цинизм, если сильно сказано, но слишком ясное понимание чужих мотивов. И собственных тоже. Откуда у тебя столько замыслов и желаний и почему все они приводят к действию? И почему ты в меня не впечатал эти – как их назвать? – умения, дарования? В печальном итоге я неизвестно зачем сижу на краю света наедине с коньяком, а ты – что ты сейчас делаешь?»