Шестеро дельфинят у борта нашего парохода, счастливо избежавшие этой участи, еще несколько часов плыли рядом, боясь оторваться. Взрослый их товарищ отстал, и судьба его была нам неизвестна.
А мы еще долго смотрели в свой кильватерный след, но других дельфинов у нас за кормой более видно не было.
Картина этого страшного пиршества, увиденного нами на пересечении путей, запомнилась мне на всю жизнь, и вспоминалась, порой, при самых неожиданных обстоятельствах, и в своих снах я, иногда, и сам был этим юным белобочкой, летящим в стылой Атлантической воде, прижимаясь к металлическому боку судна, безразличного к моей судьбе, идущего своим путем, неведомо куда.
Но спасающего меня, и хранящего мою душу над бездной.
Глава 3.
Повествование новое. Лондон
***
Мы приземлились в Хитроу в час пополудни, и очень быстро пассажиры нашего рейса разбежались по каким-то странным переулкам и закуткам этого бестолкового аэропорта, а мы, вчетвером, побрели по тусклым пространствам в поисках выхода, постоянно куда-то сворачивая, нервно подсовывая свои документы всем встречным англичанам, полицейским и таможенникам, даже, по-моему, какой–то очень представительной негритянке, с полным набором метл и швабр в низкой, приземистой тележке. И все они нас куда-то посылали, широкими, размашистыми жестами.
Наконец, мы дошли до зала, где нервная толпа встречающих отбирала свои жертвы из остатков, прошедших этот лабиринт и грустный маленький старичок, в потертом твидовом пиджачке и поразившей меня, коричневой, в какую-то желтую крапинку, галстуке- бабочке, сунул под нос моему капитану плакатик, с элегантно напечатанной надписью – SHUSTYAKOFF , в которой мы с большим трудом опознали простую русскую фамилию Шестаков.
И действительно, встречали нас.
Шеф-министр, как мне показалось, несколько приревновал, что на плакатике поковеркали не его фамилию, и отодвинув Юрия Николаевича барским жестом, протянув старичку руку, почему-то ладонью вниз, спросил: «Мы делегация Министерства рыбного хозяйства. Вы встречаете нас?»
Старичок бодро всучил ему свой плакатик (я втайне надеялся, что он облобызает министерскую длань.), и безошибочно выделив взглядом мистера Shestakoff, грустно сказал на чистом русском языке, даже, как мне показалось с «ерами»: – « Да-с, господа хорошие, меня зовут Юрий Фейман, и Ваш солиситор предложил мою кандидатуру в Адмиралтейском суде, как Вашего переводчика.»
Девственность наших с Юрием Николаевичем познаний в юридической практике Королевского адмиралтейского суда, потребность в переводчике протеста не вызвала, а вот название адвокатской должности – «солиситор», тогда показалось забавной. Словно название некой болезни.
Нам тогда многое казалось забавным.
И все действо, разворачивающеюся у меня перед глазами, словно бы странная пьеса, отдавала искусственностью, вычурными фразами, придуманными персонажами, да и сам я словно бы был выдуман кем-то неизвестным, с неясными целями.
Этот эффект привиделся мне впервые. Обычно, когда пароход заходил в заграничный порт, такого не происходило.
Шумный порт, в грохочущее нутро которого, было органично встроено наше судно, не взывал отторжения. Там, где кончался трап, тоже шла работа, сходная с нашей. Свободная вахта, наскоро переодевшись в чистое, брела мимо нескончаемых пакгаузов, по пыльному шоссе, в кабаки и магазинчики, где русская речь звучала часто, и совершенно естественно дополнялась языком жестов и ударной лексикой, понятной всем без перевода.
