Мертвого, – подумалось мне. Тут же возникло в памяти бледное лицо Мишеля с крупными каплями дождя. – Его уже не воскресить. Тоска отточенным лезвием кинжала врезалась в грудь. Господи! Он мёртв, и его уже не воскресить… Как же глупо всё вышло! Как несуразно!
***
Вечером я попросил Акима нанять пролётку и отвезти меня на кладбище. Он что-то пробурчал, якобы негоже к закату к могилам ходить. Мол, до обеда надо… Но экипаж всё же нанял. Мы подъехали к пологому каменистому склону. Как и положено на провинциальном кладбище – вид унылый: ни деревца, ни кустика. Стояло несколько склепов из грубо отесанного песчаника, покосившиеся кресты. Где-то убранные могилки с увядшими венками. Один свежий бугорок. Сверху плоский камень. На камне ярко-алая роза напоминала каплю крови.
– Где же он? – спросил я у Акима.
– Так, вот, – указал казак на этот самый камень с розой.
Резчик едва выровнял поверхность. Сверху грубо выбил одно слов: «Михаил».
– Что это? Почему без фамилии, без звания? Где крест? – не понял я.
– Ох, тут такое творилось! – безнадёжно махнул рукой Аким. – Священник местный отпевать его отказался. Даже церковь запер.
– Почему?
– Говорил: дуэлянтов и самоубийц не велено отпевать. Руфин Иванович Дорохов чуть этого священника на месте не прибил. Дорохов – человек горячий. Когда он в гневе, ему лучше под руку не попадай.
– Как же его хоронили? Людей много было?
– Много! Охфицеры гроб подняли на плечи и трижды обнесли вокруг храма. Потом привезли откуда-то протоиерея, да не нашего, а грека. Тот и отпел его у могилы. А вон, видите рядом маленький бугорок с крестиком. Там ребёночка майора Чилаева похоронили. Солдатки говорят: Дева Мария прислала ангела за рабом божьим Михаилом. Они вместе и вознеслись. И ангела этого тоже звали Марией.
Маму Михаила звали Марией, – вспомнил я. – Он считал её ангелом. Это же про маму Мишель сочинил стих: «По небу полуночи ангел летел и тихую песню он пел» …. Михаил её почти не помнил. Она умерла, когда ему было всего три года. У него остались только обрывки воспоминаний, когда мама садилась за рояль, а его брала к себе на колени. Она пела какую-то нежную песню, от которой маленькому Мишеньке становилось печально, и слёзы сами бежали из глаз.
«Что за песня?» – спросил я как-то у него.
«К несчастью, я её больше никогда не слышал, – отвечал он со вздохом. – Но то была чудная небесная мелодия, полная неземной любви. Мама знала, что жить ей осталось недолго и прощалась со мной. Трудно представить, как больно матери оставлять в этом грешном, жестоком мире своё неразумное дитя».
– Ну, полноте, – вывел меня из забытья Аким. – Скоро солнце сядет. Поехали домой, Сергей Константинович.
–Кто-то розу положил, – удивился я. – Свежая.
***
Ещё несколько дней я провёл взаперти. Спал долго и беспокойно. Вставал поздно. Болезнь оказалась цепкой, и никак не хотела отпускать. Я вспомнил, как умер наш товарищ, Михаил Столыпин, брат Алексея Столыпина-Монго. Мы учились вместе в школе гвардейских подпрапорщиков. Я, Лермонтов, Николай Мартынов и Михаил Столыпин были друзьями. Никто не мог предположить столь странную трагедию. На втором курсе, вот так же, мы промокли под летним дождём на учениях возле Красного села. Ночевали в полевом лагере, в палатках. Кто-то насморк подхватил, кого-то жар пробрал. Вылечились быстро горячим чаем с коньяком. Михаилу Столыпину чай не помог. Он сильно простыл и вскоре неожиданно умер. Я поделился своими страхами с доктором Креллером.
