«В его груди, дымясь, чернела рана» ….
Нет, не в груди…, – возражал я голосу.
«И кровь лилась хладеющей струёй» …, – закончил он и исчез.
Сильные руки выдернули меня из омута забытья. Аким, словно мешок взвалил моё безвольное тело на плечо. Нес долго, бранясь и покряхтывая. Потом я очнулся в постели с влажным компрессом на лбу. Холодные тонкие пальцы щупали моё запястье. Я кое-как разомкнул непослушные веки. Бледный немец в круглых очках на горбатом носу, с острой седой бородкой глядел на циферблат карманных часов. Рядом стоял Аким, напряжённо наблюдая за немцем.
– Что ж ты, казак, не уберёг офицера? – сухим голосом упрекнул его немец.
–Так, кто же знал, что так польёт. Да разнервничался благородие. Вы же слышали: человека убили. То друг его был…
– Да, – сердито прервал его немец. Захлопнул крышечку часов. – Пневмония.
– Это как? – переспросил Аким.
– Лёгкие застудил.
– Застудил? В такую-то жару?
– Вот, разгорячился – и под холодный дождь. Ничего. Поправится. Я лекарство выпишу. Закажи в аптеке Голфида. Понял? К Экинсону не ходи. Завтра я к вечеру наведаюсь. Чаю давай больше, но не горячего.
– Сделаю! С мятой, с чабрецом, с ромашкой….
– Чаю простого! – недовольно поправил немец. – Лимон можешь положить дольку… Малины с мёдом.
– Слушаюсь, вашбродие!
***
Несколько дней я провалялся с жаром. Снился какой-то жуткий несвязанный бред. В перерывах между кошмарами глотал горьки порошок. Пил приторный чай. Снова спал… снова снился бред…
Наконец одним тёплым солнечным утром пришло облегчение. Я очнулся с мыслью, что могу спокойно дышать. Кошки больше не раздирали грудь изнутри. Голова не гудела. В висках не пульсировало. Я смог с трудом сесть. Спустил ноги с кровати.
Первым делом оглядел своё жилище. Удивился, до чего безвкусна обстановка. Потолок с ажурной лепниной, а пол из простых крашеных досок. Тяжёлая мебель времён Александра Благословенного с выцветшей обивкой. Всюду коврики, вязаные салфеточки, кружевные накидочки… Портьеры на окнах с кисеёй противного болотного цвета. Картины в массивных рамах, всё больше – батальные сцены. Запах стоял особый: вроде не гостиница и, в то же время, не жилое помещение. Какая-то смесь мышей с фиалками.
На цыпочках вошёл Аким. Нес в руках небольшой медный самовар. Увидел меня, лицо его просияло.
– Никак оклемались! Слава Николаю угоднику!
– Долго я болел? – Мой голос прозвучал глухо, незнакомо.
– Больше недельки. Может, чайку заварить с мёдом?
– Не надо. Этого чаю уже столько выпил – сам скоро в самовар превращусь, – поморщился я.
– Так, ведь, помогло! Хотите, молочка согрею. Или кликну кухарку, чтобы бульону сварила. Бульон после болезни лучше всего на ноги ставит…
– Вина можешь раздобыть? – неожиданно спросил я.
– Что вы! Что вы! – запричитал Аким, поставил самовар на круглый стол, боязливо оглянулся на дверь. – Крендель узнает – кипеть будет, что походный котелок на углях.
– Какой крендель? – не сообразил я.
– Дохтур ваш.
– Креллер, – поправил я. Мне очень хотелось красного вина. Прямо слюнки бежали, когда представил себе бокал с прозрачным, рубиновым, пахучим, терпким… – Аким, раздобудь! – канючил я. – Хоть немного. Хоть чихирю. И закуски: колбасы какой-нибудь немецкой ….
– Ну, коль душа требует, добуду. Черт с ним, с этим Кренделем. Эх, вам бы в нашу станицу! Я бы вас быстро на ноги поставил. У меня матушка знатные отвары делает – мёртвого воскресит….
