А я верхом на вороном коне двигалась ночи на встречу под полог колдовского Леса, который прозвали Ведьмачьим вовсе не потому, что здесь обитали колдуны и ведьмы. Здесь был оплот древнейших сил Мира, когда на заре эпох жизнь только зарождалась на поверхности. Темные силы породили диковинных, чуждых тварей, многие из которых и поныне не имеют ни имен, ни описаний в преданиях народов Мира. Рискнувшие войти в тень исполинских реликтовых деревьев, чьи кроны давно сплелись в непроглядный свод, реже редкого возвращались назад. И еще реже отваживались говорить о том, что увидели в заповедной чащобе.
Непонятная тревожная аура окружала все подступы и границы Ведьмачьего Леса, потому не было поблизости ни селений, ни даже пограничных постов. Говаривали, что ночные огни, разгоравшиеся ярче с наступлением темноты или даже в непогожий день, зачаровывали смотревших и звали за собой. И те, кто поддавался их зову, навсегда исчезали на обманных тропинках в мерцающих лесных тенях…
Даже сами истинные ведьмаки не совались в эти края. Даже Эльфы, не ведавшие, казалось бы, страха при встрече с первичными Силами Мира и всегда жаждавшие познать неведомое, отвели свои взоры от древней чащобы, раскинувшейся на площади в целую страну.
Поэтому я могла быть спокойна, углубляясь все дальше и дальше в лесной лабиринт: больше никаких внезапных встреч. Хотя при учете того, что я сорвалась и дважды призывала Аарки, двигаться придется не краешком леса, как планировалось вначале. Дорога моя теперь пойдет вглубь, в сердце чащи, мимо все более исполинских деревьев, аналогов которым я не знала. Их стволы были покрыты странной, стеклянисто отсверкивающей корой, чьи резкие ломанные линии напоминали чужие письмена. В складках коры то и дело зажигались и гасли огоньки, стекая к корням крохотными молниями. С нижних толстых сучьев, расположенных нередко метрах в пяти-шести над землей, свешивались длинные занавеси то ли мха, то ли гигантской паутины. Они тоже мерцали россыпью опаловых огоньков и медленно колыхались, хотя никакого ветра не было.
Зеленые гирлянды искр, замеченные мной еще в подлеске, здесь превратились в настоящие рои, самовольно блуждающие среди деревьев. Кустов здесь не было, зато трава была необычайно высокой, и из неё то тут, то там поднимались на длинных стеблях причудливых форм цветы. У одних венчики напоминали покрытые частыми трещинами стеклянные бокалы, и в их глубинах что-то пульсировало призрачным светом. У других вместо соцветий торчали пучки длинных волокон, которые шевелились, свивались и расправлялись. Глядя на третьи, я испытывала головокружение, потому что очень нелегко было глазам смириться с провалами тьмы на том месте, где должны были находиться цветочные чашечки.
В один прекрасный миг всякое подобие тропы исчезло, и ощутимее сгустилась вековечная тьма. Буцефал встал, и я не понукала его, прислушиваясь всем своим существом. Обступавшие нас исполинские деревья стали напоминать колонны, свисающие тенета – штандарты и флаги, а вездесущие изумрудно-зеленые роящиеся огоньки то и дело образовывали иллюзию мозаики на несуществующих стенах.
Живая тишина, что принюхивалась ко мне еще там, на границе с обычным лесом, окружила, обступила так, что уши закладывало. Я не двигалась, лишь иногда сглатывала слюну. Теперь вся надежда на чёрного коня, который спокойно стоял, всматривался и вслушивался в ему лишь видимое и слышимое. Дитя диковинного союза кобылы породы фриз
