День, когда я умерла - страница 3

Почему, когда мать жаловалась мне на отца, я всегда выслушивала ее, амортизировала, поддерживала, чтобы ей легче стало. Я ведь знаю, что отец очень сложный человек. Да и мне это было не трудно сделать, главное, я видела, что ей становилось после этого легче. Так почему же, когда помощь потребовалась мне, никто не помог? За что они так со мной? Почему это в обратную сторону не работает?

На редких семейных встречах я улыбалась и делала вид, что все хорошо или по крайней мере нормально, хотя внутри умирала. Мне было так больно и плохо, что все вокруг просто было не важным и нереальным. Существовали только я и моя боль. Хотелось, как ящерица, залезть под камень, забиться в самый дальний угол и ждать, когда отрастет мой хвост, оторванный самыми родными людьми.

Я поняла, что со мной хотят общаться только тогда, когда все хорошо, а разбитую, опустошенную и в отчаянии видеть не желают. Такой я не нужна.

И я перестала им звонить, совсем. Больше не видела смысла в нашем общении. Я теперь тоже не желала с ними разговаривать – хотела лишь залезть в свою раковину, свернуться клубочком и умереть. Почему все происходит именно так? Зачем тогда вообще нужна семья, если всем друг на друга плевать? Или им плевать только на меня?

Самым трудным было не испытывать чувство вины за то, что не звоню. Мне с детства внушали, что с родителями надо общаться, несмотря ни на что, какими бы они ни были.

Очень интересно получается: родителям не надо больше работать над тем, чтобы построить доверительные и теплые отношениями со своими детьми, не надо прикладывать усилия, не надо работать над собой, чтобы становиться лучше. Достаточно просто запрограммировать детей на общение и потом можно творить всякую дичь, зная, что дети никуда не денутся. Так получается?

К моменту ссоры со свекром я уже полгода не разговаривала с отцом, он опять делал вид, что меня не существует. Не поздравил с днем рождения и в конфликте со свекром не поддержал. Он предпочел молчать, ему свое уязвленное эго важнее меня и моего состояния. И все из-за того, что на свадьбе его внучки (моей племянницы) он зачем-то открутил кран в туалете домика, где мы жили, и устроил потоп, а я «посмела» ему на эмоциях сказать, что он меня подставил, когда вытирала воду на полу. Ведь именно меня невеста попросила приглядывать за домом, чтобы все было в порядке.

Вот так постепенно я потеряла веру во всех членов моей семьи. А позже узнала, что муж рассказал родным о моих попытках суицида, потому что мама упомянула это в разговоре. А раз знала мать, значит, и остальные были в курсе. И ни один из них не позвонил, не написал, не попытался меня вытащить из дома и поговорить о том, что происходит в моей жизни. Это ли не равнодушие и безразличие?

Моя семья оказалась не такой, как я ее видела, им всем все равно. Зато, если бы я довела задуманное до конца, они бы громче всех голосили на похоронах и причитали: «Как же так, ведь все было хорошо, и никто даже не мог подумать, что она на такое решится», ведь им очень нужна чужая жалость и внимание, они ею питаются.

Теперь я понимаю самоубийц – это те люди, которых никто не услышал. А они кричали о своей боли, поверьте мне.

Какое знакомое ощущение, когда тебя не слышат… Я его уже однажды испытала в школьные годы, когда вернулась домой в истерике и стала глотать таблетки. Аптечка у нас стояла в коридоре, а мама на кухне смотрела кино, и оттуда было очень хорошо видно, что я делаю. Но она не пыталась меня остановить, даже не встала со стула. Но не это было самое страшное – страшнее было ждать смерти. Я ведь думала, что двадцатью таблетками парацетамола можно отравиться насмерть.