День саранчи. Подруга скорбящих - страница 22

Фей неправильно истолковала его замешательство.

– Па, кончай! – прикрикнула она, не дав Гомеру ответить. – Ты и так тут надоел.

– Уж и поболтать нельзя, – возразил он с невинным видом. – Уж и язык нельзя почесать.

– Ну ладно, поднимайся, – отрезала она.

– Куда вам торопиться? – сказал Гомер.

Он хотел добавить что-нибудь посильнее, но не отважился. Руки его оказались смелее. Когда Фей на прощание подала ему руку, его рука сжалась и не хотела отпускать.

Фей посмеялась этой теплой настойчивости.

– Миллион благодарностей, мистер Симпсон, – сказала она. – Вы были очень добры. И за завтрак спасибо, и что папе помогли.

– Мы очень признательны, – подхватил Гарри. – Вы сегодня сделали христианское дело. Господь вас вознаградит.

Он вдруг сделался очень набожным.

– Загляните к нам как-нибудь, – сказала Фей. – Мы тут неподалеку, в меблированных комнатах Бернардино – это кварталах в пяти от каньона. Такой большой желтый дом.

Гарри встал, но вынужден был прислониться к столу, чтобы не упасть. Фей и Гомер взяли его под руки и вывели на улицу. Гомер поддерживал его, а Фей пошла, чтобы подогнать машину, стоявшую на другой стороне улицы.

– Мы совсем забыли про ваш заказ на «Волшебный растворитель», – сказал Гарри, – бесподобное и несравненное средство для полировки.

Гомер нашел доллар и сунул ему в руку. Гарри быстро спрятал деньги и принял деловитый вид.

– Товар я доставлю завтра.

– Да, пожалуйста, – сказал Гомер. – Мне правда нужно средство для чистки серебра.

Гарри разозлился – ему было обидно, что этот тюфяк ему покровительствует. Он попытался восстановить подобающие, как ему казалось, взаимоотношения, отвесив иронический поклон, но не смог довести его до конца и начал мять себе кадык. Гомер помог ему влезть в машину, и он кулем опустился на сиденье рядом с Фей.

Машина тронулась. Фей оглянулась и помахала Гомеру, а Гарри даже не повернул головы.

Остаток дня Гомер провел в сломанном шезлонге. Ящерица сидела на кактусе, но он мало интересовался ее охотой. Мысли его были заняты руками. Они дрожали и дергались, словно им снились кошмары. Чтобы остановить их, он их сцепил. Пальцы переплелись, как бедра в миниатюре. Он растащил их и сел на руки.

Шли дни, и оттого, что он не мог забыть Фей, ему стало страшно. Интуитивно он чувствовал, что целомудрие – его единственная защита, что, как панцирь черепахе, оно служит ему и броней, и хребтом. Он не мог сбросить его даже в мыслях. Если он сделает это, он погиб.

Он не заблуждался. Есть люди, которые вожделеют частями. У них горит лишь сердце или ум, и то не целиком. Еще удачливее те, кто подобен волоску электрической лампы. Они раскалены добела, но не сгорают. А с Гомером – это было бы все равно, что обронить искру на сеновале. Он спасся в истории с Ромолой Мартин, но второй раз спастись ему бы не удалось. Прежде всего, тогда у него была работа в гостинице – изо дня в день и на целый день занятие, которое защищало его тем, что утомляло; теперь же у него не было ничего.

Эти мысли испугали его, и он кинулся в дом, надеясь оставить их, как оставляют перчатки. Он вбежал в спальню и бросился на кровать. Он был так наивен, что думал, будто во сне мыслей нет.

Но беспокойство отняло у него даже эту иллюзию – уснуть он не мог. Он закрыл глаза и попробовал нагнать на себя сонливость. Переход ко сну, прежде не требовавший усилий, превратился в какой-то длинный сверкающий туннель. Сон был в дальнем конце – размытое пятнышко тени посреди ослепительного блеска. Он не мог бежать – только полз к черной крапинке. Он уже почти отчаялся, но выручила привычка. Она сокрушила сверкающий туннель и швырнула его во тьму.