Позади раздался голос миссис Литтлджон:
– Я и не знала, что вы вернулись. И что же – будете обедать, нет?
– Да, мэм, – отозвался он. – Но сначала хочу наведаться в лавку. Одна нога тут, другая там.
Хозяйка вернулась в дом.
Он вынул из бумажника две расписки и, положив отдельно – одну во внутренний карман пальто, другую в нагрудный кармашек рубашки, – двинулся по дороге сквозь мартовский полдень, попирая полегшую пыль, вдыхая бездыханную, словно зависшую на солнечном луче полуденную неподвижность, поднялся по ступеням и пересек заплеванную табаком и исковырянную ножами опустевшую галерею. Лавка, точнее, внутренность ее, была похожа на пещеру: тьма и прохлада, запахи сыров и кож; глазам потребовалось добрых полминуты, чтобы приспособиться. Затем проявилась белая рубаха, серая кепка, крошечный галстук бабочкой, жующая челюсть. Флем воззрился на него.
– Твоя взяла, – произнес Рэтлиф. – Сколько?
Тот отвернул голову и сплюнул в ящик с песком под холодной печкой.
– По пятьдесят центов, – сказал он.
– Я заплатил по двадцати пяти за сам подряд, – сказал Рэтлиф. – А причитается мне по семьдесят пять. Лучше уж мне тогда порвать контракт и не тратиться на их доставку в город.
– Ладно, – сказал Сноупс. – Твое слово.
– Могу отдать за них вот это, – сказал Рэтлиф. И вытащил из кармана пальто первую из разобщенных расписок. И вот оно – мгновение, секунда, когда некое новое молчание, переполняющаяся неподвижность затронула это пустое лицо, это кургузое пухлявое тело за конторкой. На миг даже челюсть перестала жевать, хотя и принялась вновь за дело почти тотчас же. Сноупс взял бумагу и поглядел на нее. Потом положил ее на конторку, повернул голову и сплюнул в ящик с песком.
Конец ознакомительного фрагмента.
