Городовые провели серьёзную разъяснительную работу, даже языки устали, с дворниками, объяснив им, что своими руками разломают метлу, и по прутику воткнут им в одно место.., отчего над ними будут ржать все московские дворняги.
Дворники поняли, что их даже в ад не примут, коли на участке мусор найдут.
Словом, к приезду государя, город блистал чистотой.
Столяры и плотники строили сотни буфетов, как водится, помогая себе в работе добродушным матом.
– Слышь, Ерофей, – обращался к напарнику бородатый, в потной рубахе плотник, – хотишь поди, зараза, дармовую сайку с кусярой колбасы получить в подарок, да пряники с орехами… Чаво молчишь? сомлел читоль от щастья, чёрт глухой… А главное, кружку дадут коро… ца… коро… цаонную, с гербом и цифирью на боку «1896». Год означат. Тока вот бают, на всех не хватит гостинцев. Ну, мы-то получим, не сумлевайсь. Возле буфета сваво дежурить будем.
Царская чета поселилась в пригородном Петровском дворце, за семь вёрст от Москвы.
В день официального въезда в город, войска выстроились по обеим сторонам дороги, дабы сдерживать ликующую толпу.
Народ любил своего государя, ибо тот подарил ему три выходных дня, дал амнистию заключённым и прощение недоимок и долгов.
А у кого, спрашивается, их не было. И, самое главное, коронационные торжества обещали великолепное зрелище, а москвичи, как известно, не дураки развлечься.
Ровно в 2 часа пополудни, эскадрон Конной гвардии въехал в Москву. Здоровяки-кирасиры, подбоченясь, гордо глядели на балконы и окна с рукоплещущим народом. Солнце блестело на их латах, отражаясь в глазах восторженных дам.
За кирасирами следовала одетая в красные чекмени лейб-казачья сотня. Усатые черноглазые красавцы, хищно улыбаясь, любовались размахивающими трёхцветными флажками дамами.
Грозные сабли их миролюбиво постукивали по коже сапог.
– Где, где, где царь-то? – свесившись с балкона, без конца спрашивала полненькая купеческая жена, млея от казачьих взглядов. Груди её почти вывалились наружу, и вносили сумбур и путаницу в ровный строй гвардейцев.
– Р-р-равняйсь, стервецы! – выкатывал глаза покруглее грудей, казачий сотник. – Да не туды, мать вашу, равняйсь, – скрипел он зубами.
За казаками, надувая щёки, бодро топал придворный оркестр. Разумеется, музыканты, проходя мимо балкона, перепутали ноты.
«Чего это они сыграли?» – размышлял Рубанов, едущий при парадной форме в толпе придворных. Грудь его сверкала от орденов.
Следом за увешанными орденами генералами и министрами, в простом полковничьем мундире, покачивался на коне Николай.
– А-а-а! – ревела улица, и лишь купчиха разочаровалась от вида государя.
Весь вечер Николай и Александра постились и молились стоя на коленях перед тёмными ликами старинных образов.
– Ники, я снова в Москве, – отвлеклась от молитвы императрица. – Но в первый раз было горе и похороны, а теперь коронация и радость. Ведь меня повенчают с Россией… Я стану не просто императрицей, а государыней-матушкой… Ведь правда, Ники?
Николай волновался и нервно бил поклоны.
– Господи! Благослови, чтобы всё хорошо прошло. Ведь как пройдёт коронация, таково и всё царствование будет, – с надеждой глядел на древний и строгий лик Христа.
Ночь они не спали, а утром, вновь помолившись, начали готовиться к главнейшей в жизни церемонии.
Служанки одевали Александру.
Облачившись в сине-зелёный мундир Преображенского полка, вошёл к государыне Николай.
