Галя кивнула ему в ответ. Она пересчитала проезжающие мимо вагоны. Сто пятьдесят. Вагоны-скотовозы. В течении двух сумасшедших часов невероятной суматохи, после того как был отдан приказ на погрузку, пленных заталкивали в эти вагоны. Суровый приказ не подлежал обсуждению, поэтому всех, кто жаловался, или выказывал даже малейшее нежелание, расстреливали просто на месте.
Ситуация все больше ухудшалась.
Одна женщина, лет тридцати, своим резкий громким голосом, контрастно выделявшимся на фоне гомона толпы, потребовала у охранника разрешения поговорить с командиром. У ее дочерей-близнецов была крайняя степень истощения мозга, и им было необходимо, прилечь в дальней поездке.
Девочек тут же расстреляли. Женщину раздели и привязали к капоту эсесовской машины. Но даже после этого та не прекращала громко возмущаться, что веревки на ее запястьях и лодыжках были слишком туго затянуты.
Немецкий солдат взял штык и сделал два косых глубоких надреза на ее бедрах. Потом, он резким рывком вспорол ей живот, закончив экзекуцию двумя большими надрезами на ее груди. Затем, на нее спустили собак.
Галя все видела и внутри себя она еле сдерживала рыдания.
На дворе стоял жаркий, невообразимо душный день. Ни кто из них не ел и не пил со вчерашнего вечера.
Когда один молодой парень просил воды для своей беременной жены, ему пришлось наблюдать, как эсесовцы закололи ее штыками в живот. Парень дико захохотал. Он бросил жену на пол. Больше не было ни тени эмоций на его лице. Он просто стоял и смотрел, как собаки наедаются досыта, кромсая плоть его, так и нерождённого, ребенка.
Поспрашивав людей вокруг себя, Гале удалось раздобыть у семьи, недавно вывезенной из киевского гетто, клочок бумаги и карандаш. Она чувствовала, что должна хоть что-то написать Никите. Она надеялась, что это письмо, в один прекрасный день, все же попадет к нему. Минут десять она увлеченно писала, потом сложив свою записку, сунула ее в руку машинисту. Он был русским, и обещал, что сделает все от него зависящее, чтобы передать ее письмо лично Никите, если ему представиться такая возможность по возвращению на восток. Теперь, когда у нее оставался один глаз, ее ориентация в пространстве значительно усложнилась, поэтому она писала медленно и местами практически неразборчиво, но старалась изо всех своих сил. Она обязана была написать. И она продолжала надеяться, что пускай с задержкой, не смотря на ужасную неразбериху войны, ее письмо все равно доставят ее родителям в тот далекий восточный край. Ей приходилось писать очень быстро: продержав людей на поляне, так долго, без еды и без воды, фашисты теперь пытались максимально быстро загрузить поезд.
Становилось все хуже. На воротах вагонов-скотовозов было четко указано, что каждый их них предназначался для перевозки шестидесяти коров. Галя подсчитала, что в ее вагон фашисты затолкали примерно двести человек.
Ее насильно загнали, с сотнями других людей, в вагон, где ехать можно было только стоя, в невыносимой жаре, без грамма води и кусочка пищи, и Галя серьезно задумалась, смогут ли эти люди, вокруг нее, достойно сохранить свое человеческое подобие в таких условиях. Она представила то большое количество времени, что пройдет, прежде чем они достигнут цели своего путешествия. Людям захочется в туалет, но придется это делать там, где они сейчас стоят. Некоторые умрут от обезвоживания или просто от истощения. А другие умрут из-за отсутствия надежды. Некоторые станет невыносимо тяжело оставаться в этом мире. Но мы
