Я прожигаю доктора свирепым взглядом:
— Вы сейчас шутите? Какие, к чёрту, причины? Ублюдок, он и…
— Понял, ты права: мы говорим о тебе, а не нём. Какое твоё самое яркое воспоминание из детства?
Я с извращённым удовольствием смакую следующие слова, ожидая соответствующей реакции на них:
— Как эта тварь тушила сигары о кожу моего брата.
Брови Жевнова ползут вверх, что меня вполне удовлетворяет, и, хмыкнув, я вновь отворачиваюсь к окну, но не сдерживаю себя от очередной откровенности:
— По моей вине. Я знала, что брать его чёртовы машинки нельзя, а после так и не призналась, что именно я сломала одну из них. Руслан взял вину на себя и пострадал. Он и позже не раз страдал из-за того, что брал мою вину на себя.
— Ты не виновата в том, какое наказание за проступок выбрал ваш отец. Здесь вина лежит исключительно на этом жестоком человеке. Ты это понимаешь?
— Да. И ненавижу его за это.
— И себя тоже. А это лишнее.
— Лишнее? — вновь прожигаю я его взглядом. — Вы все серьёзно считаете, что можно стряхнуть с себя чувства, с которыми ты живёшь годами, как снег с шапки?
— Вы все? — игнорирует он мой вопрос.
Я передёргиваю плечами:
— Наш новенький, Кирилл, тоже считает, что я запросто могу измениться. Мне стоит только…
— Захотеть. Вижу, что тебе это неприятно, но парень прав, Вика.
— И где мне искать это желание? По факту мне и так живётся неплохо. — Я отворачиваюсь в сторону и добавляю: — Жилось.
— Кроме плохих воспоминай из детства у тебя наверняка есть и хорошие. Попробуй поискать в них.
Мама.
Я с силой зажмуриваюсь, но это не избавляет сознание от вида её нежной улыбки. В тот день мы катались на колесе обозрения. Голубое безоблачное небо, её распущенные кудрявые локоны, совсем как у меня, и эта улыбка, переходящая от меня к Русу и обратно. Наверное, это был самый долгий и счастливый день с ней.
А уже вечером она страдала от побоев отца за то, что потратила чересчур много денег на детские глупости.
— Я не хочу быть, как она, — сдавлено признаюсь я. — Не хочу быть слабой и зависимой от чужого настроения.
— Как она?
— Как мама, — киваю я. — Слишком добрая, слишком безропотная, беззащитная. Я любила её… до сих пор люблю, но силён тот, кто бьёт первым.
— Выходит, ты хочешь быть, как отец, чтобы не стать такой, как мама?
Его вопрос ощущается, как удар в солнечное сплетение: такой же ощутимый и болезненный, но я и сама приходила к такой мысли, поэтому этот выпад переношу легче, чем могла бы без подготовки. Усмехаюсь горько и киваю:
— Я на грани того, чтобы стать его копией. Поэтому загораю тут.
— Как думаешь, твоему отцу приносило удовольствие причинение вреда?
— О да, его глаза горели каждый чёртов раз, когда он замахивался по новой!
Жевнов подаётся вперёд, укладывает локти на колени и понижает голос:
— А тебе, Вика, было приятно вредить другим?
— Я делала это по необходимости, а не ради удовольствия.
— Выходит, что нет?
— Выходит, что нет.
Жевнов кивает, не сводя с меня торжественного взгляда, возвращается в исходное положение и просит:
— Подумай об этом, как следует. На сегодня закончим, я очень благодарен тебе за твою откровенность: за этот небольшой разговор мы продвинулись гораздо дальше, чем за длинные беседы до этого. Ты молодец.
Не хочу себе признаваться, но мне приятна его похвала, и, чтобы не усугублять своё плачевное положение, я резко поднимаюсь и стремительно направляюсь вон. Намеренно не попрощавшись.
