– Да зачем нам нужна была Европа, когда у нас было столько республик? Путешествуй сколько хочешь, – говорил отец во время бесконечных споров о политике и истории, напрочь игнорируя замечания Ари о том, что даже такие путешествия были доступны не всем.
На следующей фотографии отец стоял в свитере и расклешенных брюках рядом с группой молодых людей. Все они были стройными, со смоляными вьющимися волосами и обезоруживающими улыбками. На еще одной фотографии была та же самая компания, к которой присоединилась девушка в полосатом платье и накинутом сверху длинном кардигане. Ее волосы были собраны наверх, открывая изящную линию шеи. Чуть наклонив голову набок, она кокетливо улыбалась пухлыми губами.
– Кто эта девушка? – Ари не помнил ее ни среди прощавшихся с отцом, ни среди тех, с кем он встречался во время редких и коротких визитов в Армению.
Дядя Мсто, не сразу понявший, о ком идет речь, прищурился, всматриваясь в лицо девушки. Взяв фотографию в руки, он несколько смущенно обратился к Хато:
– Откуда эта фотография?
– Амиран, наверное, ее сделал. Они же с твоим братом учились вместе.
– Ты знаешь эту девушку, дядя Мсто?
Дядя Мсто потупил взгляд и положил фотографию обратно в коробку.
– Думаю, кто-то из однокурсниц твоего отца. Вряд ли я ее встречал.
– Красивая девушка, – сказал Ари и повернулся к Хато. – Дождемся Амирана и пойдем уже тогда к пулпулаку, про который мне столько рассказывали.
– Конечно, Ари-джан. Пулпулак тот, может, и не самый красивый, но зато он поставлен в честь нашего Джангира-ага. Достойнейшего человека, директора самой первой школы в селении.
– Странно, но отец мне никогда о нем не рассказывал.
– Может, потому что он когда-то рвался уехать отсюда поскорее и не особо любил вспоминать обо всем, что здесь было.
«Или он просто всегда жил в своем мире, – подумал Ари, – куда не пускал ни сына, ни жену».
Османская империя, 1913 год
Ава смотрела в глаза младенца, скривившегося у нее на руках. Его слегка оттопыренная верхняя губа напоминала ей ухмылку умершего мужа. У того губа точно так же тянулась вверх к носу. Взгляд младенца был серьезным, он сверлил Аву, словно знал все ее прегрешения и ждал, пока та сознается в них. У старухи невольно возникло желание скрыться от слишком осознанного взгляда ребенка.
Еще один из рода Бяли. Ее праправнук.
Ава вглядывалась в него, как в смутное будущее, отчаянно не желавшее вырисовываться для нее в ясное полотно.
Младенец схватился за палец Авы. Он сжал его, мешая Аве отвести от него взгляд. Смотри на меня. Смотри. Я – это ты. Но Ава в нем себя не видела. Странное чувство: детей мы считаем своим продолжением, практически собственной рукой, от которой мы неотделимы. Внуки становятся для нас пальцами, они на кончике нашего тела, но все еще часть нас. С правнуками все было иначе. Временами, глядя на них, Ава думала о том, что это уже далекие от нее кусочки жизни. С праправнуком же ее охватила тоска. Горестное чувство потери. Ты есть начало этого существа, но оно настолько далеко от тебя, что ты едва ли чувствуешь свое влияние на него. Род продолжен, но продолжена ли в нем ты?
– Ава-ханум, наверное, очень рада такому событию, – заговорила одна из гостий, приглашенных Авой на чай. Нужно было переговорить с этими болтливыми кумушками и узнать, что известно их мужьям о надвигающейся опасности. Ходили слухи о том, что часть армян начала уезжать из Стамбула и его окрестностей, опасаясь погромов. – Увидеть рождение праправнука – это благословение, данное не каждому. Да будет его жизнь долгой и сладкой, как халва, иншалла.
