– Значит, сколько мне достанется? – хмурился Тимофей, силясь сосчитать мудреные выкладки.
– Тебе, достанется, – прикинул мастеровой, – не сорок шесть рублев, а сорок восемь, с лишним. Два рубля с копеечками выиграешь. Понял?
– А не обманешь? – подозрительно покосился на него Тимофей.
– Я что, дурак, что ли? – оскалил зубы мастер. – Ты же, хай, тогда поднимешь. А хай, поднимешь, так, кто же со мной потом дело-то будет иметь? Не, у нас все по честному! Да и, сделаем просто – баш на баш. Я тебе – копейки, а ты мне – талеры.
– По рукам, – согласился Тимоха, которого сразил последний довод чеканщика.
Видимо, мастера имели запас копеек, потому что, очень скоро мужик принес мешочек, в котором лежали блестящие, как свежая рыбья чешуя, копеечки с именем государя всадником, колющим дракона. Иначе, пришлось бы сидеть и ждать, пока твои ефимки не расплавят, да не вытянут из них проволоку, пропуская ее через разные отверстия и наматывая на барабан, а уже потом, мастер-чеканщик, орудуя молотком, не «набьет» из проволоки серебряных чешуек. Но, по правде говоря, Акундинов замучился, пока пересчитал четыре тысячи восемьсот с лишним копеек, матерясь и горько жалея о том, что в Русском царстве-государстве не придумали еще такой же монеты, вроде немецких талеров или французских ливров, что бы не возиться со скользкими и мелкими «копейными» денгами[5].
Довольный сделкой, Тимофей возвращался той же дорогой. Потянув на себя дверь, ведущую в караулку и, оказавшись перед выходом, он был остановлен стрельцом.
– Ну, все изладил? – опять зевнул тот. – Предъяви бирку, да и ступай себе с Богом, трать копеечки.
– Какую бирку? – удивился Акундинов.
– Как, какую? – весело переспросил стрелец. – Такую, в которой сказано, что ты подать в казну уплатил. Ну и, печать на ней должна стоять. Ну, так, где бирка-то? Поищи, повнимательнее… – доброжелательно присоветовал он. – Посмотри, может, в мешок положил, вместе с копеечками?
«От ведь, сволочь! – так и обмер Тимоха, поминая «доброго» мастера недобрыми словами. А ведь знал же, сын сучий-ползучий!»
– Так чего, – перестал улыбаться стрелец. – Есть, бирка-то, али нет? Ну, тогда мужик, не обижайся! Елферий, – позвал стрелец. – Высунься. Тута у нас мужик без бирки. Сколько он в казну-то должен уплотить?
Из дверцы высунулась мордочка приказного. Елферий прищурился, разглядывая стоявшего перед ним мужика:
– Было у него восемьдесят талеров. Значит – должен уплатить … пятьсот двенадцать копеек. – Протянув Тимохе кожаный мешочек, наподобие того, что он видел у денежников, сказал: – Вот, сюда и ссыпай. А я – перепроверю…
– Так, что давай, отсчитывай, – уже добродушно сказал стрелец. – Не дрейфь, мужик. Не ты первый, не ты последний, что казну-то пытаются оммануть.
Тимоха, повесив голову, стал отсчитывать непослушными пальцами все пять сотен с двумя на десять копеек…
– Ну, мужик, да не переживай так, – утешал его стрелец. – Нонче-то еще ладно. А вот, в прошлые-то лета за такое, у тебя бы всю казну отобрали. Да и самого – на правеж бы поставили, что бы казну не омманывал! А сейчас – только то, что казне причитается, заберем.
– Да уж, казне причитается – казна и заберет! – в сердцах бросил Акундинов, опять сбившись со счета и принимаясь по-новой…
– Так, а кого ты винить-то должен? – негромко, но с оттенком угрозы в голосе, сказал Елферий, ставший вдруг как-то выше и значимей. – Тебе ведь, как человеку говорено было – ступай к подьячему, а он тебе все обскажет… Было, говорено-то? Было. Ну, а ты, голубчик, что захотел? И – рыбку съесть и, в лодку сесть? Нет, милый, так нельзя! А иначе, мы все царство-государство профукаем…
