На следующий день после его прибытия в столицу к нему явился князь Михаил Долгоруков.
– Жанно! Живой! – сказал он сразу же с порога.
– Все меня похоронили и оплакали, как погляжу, – произнес Лёвенштерн насмешливо, но без улыбки. – А ты как? Ты был тогда ранен, или мне показалось?
– Ах, это, – махнул рукой Мишель. – Просто пуля прошла навылет, ничего важного не задето. Я тебя пытался найти, меня же назначили всех раненных перевозить в Россию… Но ты как в воду канул. И в плену тебя не было.
– Я не помню, где я был и где не был, – вздохнул Жанно. – Главное, калекой не остался. Мне руку хотели отрезать.
– Слышал о твоей сестре… Соболезную. Мой брат аж рыдал от горя. Он же её любил. Кстати, про Пьера. Хотел тебя видеть.
– Зачем? – Жанно молча сидел и курил, глядя куда-то в сторону.
– Там очень много всего интересного открылось, – загадочно произнес Долгоруков.
– Я-то тут причём?
– А ты умный, – Мишель не сводил с него глаз. – Вообще, что ты хочешь делать дальше?
Лёвенштерн пожал плечами. Об этом он как-то не думал. Возможно, продолжит служить. Может быть, выйдет в отставку, уедет в Дерпт и займётся врачебной практикой, совмещая её с преподаванием в недавно открытом там университете. Или вообще в Риге поселится. Или в Ревеле. Мог бы, как принято у тех, кто разочаровался в жизни, поехать в вояж по Европе, но ныне не то время для поездок, и денег у него столько нет.
– Ты подумай. Только не спивайся, – проговорил строго князь.
– Я не из тех, кто спивается, – Жанно взглянул на собеседника сквозь дым трубки.
– Так все говорят, а потом валяются под столом круглыми днями. Может, женишься? Или заведёшь какую-нибудь Большую Любовь?
– Кто на мне женится, mon ami? – усмехнулся Лёвенштерн. – И зачем мне обзаводиться супругой? Чтобы мучить ни в чём не повинную девицу своими заморочками? Что касается любви…
Он периодически думал о Дотти. Но не хотел перешагивать порог её дома. Жанно полагал, что там, в той жизни, которую ведет эта надменная рыжая королева, он только лишний. Тем более, он слышал, что кузина не так давно потеряла маленькую дочь. Беспокоить её в горе он не желал – своего хватало.
– По крайней мере, это придаёт жизни цель и заставляет что-то делать, – говорил Мишель.
– По собственному опыту говоришь? – с неким подобием любопытства в глазах спросил барон.
Долгоруков кивнул.
– От тебя к ней поеду, – таинственно проговорил он.
– К ней? Так час ночи же на дворе. Или ты полезешь к ней в окно? – Жанно внезапно заинтересовался личной жизнью приятеля. – Как дерзко! Только в Петербурге такие дела не проходят. Кто-нибудь заметит, пойдут сплетни, и над тобой все будут смеяться…
– А она только ночью и принимает.
– Оригинально, – произнёс Лёвенштерн. – Весьма оригинально. Кто ж она такая? Заговорщица? Сумасшедшая? Ведьма?
– Лучшая женщина на этой Земле, – отвечал его друг немного печально.
– И что? Ты женишься?
– Если она получит развод, – произнёс Долгоруков.
– Так все серьёзно?
– С мужем она всё равно не живет, – проговорил князь. – Что касается всего остального, то тут дело решённое.
– Если она принимает только ночью, то вряд ли я её видел, потому что в такое время предпочитаю заниматься чем-то другим, кроме разъездов по салонам, – Лёвенштерн сумел несколько оживиться. – Но, кажется, догадываюсь, кто она… «Неспящая»? Княгиня Eudoxie Голицына?
– Чёрт возьми, ты угадал, – рассмеялся его друг. – Только зря ты называешь её Eudoxie. Она предпочитает зваться Авдотьей, как её крестили, и на французский вариант своего имени не отзывается.
