Лера вышла из темноты и нерешительно остановилась в свете подъездного фонаря. Мама кинулась к ней, что-то хотела сказать. Но, увидев грязные болгарские туфли, мокрый портфель и обвисший от грязи подол школьного платья, порывисто, плотно сжала губы и, размахнувшись, ударила Леру по лицу.
– Дура! Какая же ты дебильная дура!
Лера, выпростав перед собой обе руки и сложив их крест-накрест, попыталась загородиться от ее ударов. Но мама все хлестала ее и хлестала. Потом захлебнулась рыданием и побежала в подъезд. Отец, бросив на дочь уничтожающий взгляд, заторопился за мамой.
Лера, отяжелевшая от усталости, дотащилась по лестнице вверх, вошла в квартиру, где еще пахло прошедшим ужином, разулась, просочилась в свою комнату и легла на кровать. Лицо от побоев горело. От обиды хотелось реветь. Но сон навалился вдруг на нее, как дикий зверь на свою жертву, и стал хватать за уплывающие из головы мысли – о Будановой, ее тайной сестре, умирающей бабке и цыганах, то и дело выныривающих из темноты. Сон все больше комкал всполохи этих воспоминаний и душил Леру под собой, все больше и больше мешая прислушаться к негромкому разговору между мамой и отцом на запертой кухне. Прерываясь глубокими всхлипами, мама шептала:
– Устала! Устала!
А отец спокойно, почти равнодушно ей отвечал:
– Потерпи. Она почти уже взрослая.
Он говорил это много раз. И тогда, и потом, когда в первое лето после последнего звонка влюбленная и счастливая Лера умчалась в Москву. Однако уже с первыми холодами, беременная, никому больше не нужная, она вернулась обратно, в город своего детства. Родители ее все так же сидели на своей запертой кухне и перешептывались. А потом мама отвела Леру к хорошему доктору. Он вылечил Леру и дал понять, что отныне ей можно все: ехать куда угодно и жить с кем угодно. Потому что все это ничем больше Лере не грозит.
– А вот я тебя помню, – промычала Буданова. – Очень хорошо помню.
Она широко улыбнулась. И Лера увидела ее черный беззубый рот, в недрах которого по-прежнему еле ворочался толстый, коровий язык. Буданова хотела сказать что-то еще. Но люди на рынке сновали и сновали между ними, мешая связаться чему-то важному, без чего разговор их не клеился. И Лере вдруг захотелось убежать от этой красномордой бабы, грязной и липкой. Но люди толкали ее и толкали. И было уже непонятно, толкают они ее к этой бабе или же от нее.
– Говорят, ты теперь живешь за границей? – крикнула баба.
Лера остановилась и пристально посмотрела на нее. Та перестала улыбаться.
– Везет же людям…
Лера решительно сделала шаг к ней.
– А знаешь, – крикнула она бабе, – я тебя вспомнила. Вот сейчас только и вспомнила.
Баба замерла.
– Ты Буданова. Ну конечно, Буданова. Чертова дебильная дура.
Но последнее сказанное Лерой баба как будто уже не расслышала. Внезапно отвлеклась, наклонившись к одетой в кургузое, грязное пальто рыжеволосой девочке лет десяти, подбежавшей к ней и радостно обхватившей ее за китайский пуховик. Буданова тоже обхватила девочку и с любовью прижала к себе. А когда снова распрямилась и стала искать Леру в толпе, там никого уже не было.
Добравшись до дома, Лера поднялась по лестнице. Позвонила в дверь. Мама, занятая тем, что разговаривала с кем-то по телефону, открыла не сразу. Лера разулась, просочилась в свою детскую комнату, прикрыла за собой дверь, села у стола и уставилась в раскрытое настежь окно.
