Однажды она позвонила мне и в панике закричала:
– Эдуард, он дал мне «Люггер» и приказал: «Сиди, смотри на дверь, если кто войдет, стреляй!»
– Что случилось? – спросил я.
– Как, ты не знаешь?! – удивилась она. – С утра об этом говорят по всем телеканалам. Сегодня было совершено убийство в кафе на Шанзелизе, четверых застрелили. Это кафе моего мужа, и это его люди были застрелены. Приезжай и забери меня, Эдуард!
Я согласился, но она сказала, что входит муж. И положила трубку.
Я поделился своим секретом с другом. Фотограф Жерар Гасто посоветовал бросить жену бандита:
– Ты что, самоубийца?
– Что же я буду за мужчина, если брошу?
Гасто покрутил пальцем у виска и сказал, что лучше считать себя трусом, чем стать трупом.
Я сказал, что она нежная и даже стыдливая, хотя и жена бандита, что отдельные позы она отказывается принимать в постели.
Судьба избавила меня, однако, от принятия решений. Бандит спрятался, и она вместе с ним.
А в декабре 1982 года ко мне прилетела Наташа Медведева. Розика зашла один раз, но у меня жила Наташа, и я не принял ее. Зашла еще, и опять была Наташа. Она перестала приходить. Впоследствии я видел ее на обложке двух-трех книжек. Дешевых детективов в бумажных обложках. На память о Розике у меня осталось тонкое серебряное колечко «Картье». Оно побывало со мной в тюрьме. Я ношу его на пальце-мизинце рядом с кольцом, подаренным Наташей.
Первая истина: великие женщины – те, что сумели присоединиться к истории, найдя великого мужчину. Вторая истина: в великих женщинах никогда не утихает ревность.
C Лилей Брик меня, тщеславного молодого человека, познакомила в 1970 году поэтесса Муза Павлова. Муза, косматая, крючконосая, была похожа на ведьму в расцвете креативных сил: она привела меня в квартиру Брик и Катаняна и гордо представила как самородка из глубинки. Вдвоем они заставили меня читать стихи. И вот из недр квартиры на Кутузовском появилась Лиля. О, как она была размалевана всяческими синими тушами и тенями! Я подумал: вот не старуха, а клоун. Маленького роста, перепудренная, перекрашенная, одетая в цирковые какие-то индийско-цыганские тряпки (не платье, не халат, не блузка и юбка, но сразу все вместе). Лиля села в кресло. «Вот уродица! – подумал я. – Как же Маяковский мог с нею…» Но тотчас вспомнил, что Маяковский влюбился в Лилю юную, лет пятьдесят пять тому назад.
Я бы, наверное, не стал поддерживать дальнейшие отношения со старой парой, если бы не Елена. Юную любовницу, а затем жену нужно было развлекать, выводить в свет, а какой свет можно было найти в Москве тех лет, больший, чем квартира интернациональной светской звезды Лили?! Лиля и Елена поддерживали отношения до самого нашего отъезда из России, причиной этих особых отношений была красота моей юной жены. Брик даже сделала стеснительную надпись на своем фото пятидесятилетней давности: «Леночке и Эдику, не очень красивая Лиля». То есть она публично признала, что была менее красива. Как-то Лиля неосторожно пообещала подарить Елене фамильный браслет, доставшийся ей от отца, придворного ювелира Кагана, но так и не подарила. Пожадничала, а точнее, сдалась своим воспоминаниям и сентиментам…
С Татьяной Яковлевой нас познакомил Иосиф Бродский. Привел как-то в начале 1975 года в brown-stone Либермана на 70-й улице. В гостиной, полной живых цветов, нас вначале развлекал Алекс, худой, с ниточкой усиков, похожий на отставного английского офицера арт-директор издательского дома Conde Nast. А затем к нам спустилась сверху Татьяна и оказалась таким же размалеванным клоуном в неопределенных одеждах, какой была и Лиля. Татьяна сказала, что болеет, указала на свой покрасневший нос, продемонстрировала свой ржавый, якобы простуженный голос (впоследствии оказалось, что голос у нее всегда ржавый). Татьяна привычно оценила красоту Елены, спросила у нас все, что спрашивают у эмигрантов. Бродский ушел, стали прощаться и мы. Я уверен, что это был бы наш первый и последний визит к Либерманам, если бы Елена не упомянула имя Лили. Она сообщила, что у нас есть фотографии с Лилей и Катаняном. Этим замечанием Елена, сама того не зная, решила нашу судьбу.
