– Брось ерунду пороть! – воскликнул Дочкин. – Все нормально здесь, отвечаю. И потом, я спросил, у кого есть вопросы. А ты, Ушумов, разве вопрос задал? Ты воду мутить начал. Я этого не потерплю!
– Не хотел я воду мутить, – обиженным тоном ответил Ушумов. – Правду вам говорю: что-то есть в этих местах. Поверьте мне. Я много тайги на своем веку повидал…
– Так, все! – оборвал Дочкин. – Хорош трындеть! Сержант Левченко, начинайте обед.
– Может, стоило прислушаться? – вдруг спросил Сапожников, и голос его заставил остальных притихнуть. – Я слышал, что еще, когда БАМ строили, тоже какие-то гиблые места в этих краях попадались, и людей потеряли немало, причем, по непонятной причине. Только в средствах массовой информации не было ничего об этом…
– Ты, Сапожников, может быть, и умный человек, – покачал головой Дочкин, – однако дурак все же. Зачем смуту заварить пытаешься? Если что с беспорядком получится, то я тебе к твоим семи годам еще столько припаяю – до седых волос будешь в этих местах лес валить.
– Спасибо на добром слове, гражданин начальник, – тихо ответил Алексей и опустил голову.
Кто-то дергал его за рукав телогрейки.
– Перестаньте, Алексей Николаевич, – шепнул Рукавишников. – Чего вы хотите добиться от этого мурла? Себе дороже выйдет.
Сапожников кивнул. Потом тихо, для одного Игоря, добавил:
– Ничто так не податливо и гибко, как человеческий ум, но и ничто так не упрямо, как человеческая глупость.
Глава 2
«Странное совпадение чисел: двадцать шесть батальонов готовились к встрече этих двадцати шести эскадронов. За гребнем плато, укрываясь за батареей, английская кавалерия, построенная в тринадцать каре, по два батальона в каждом, и в две линии: семь каре на первой, шесть – на второй, взяв ружья наизготовку и целясь в то, что должно было перед ней появиться, ожидала спокойная, безмолвная, неподвижная. Она не видела кирасир, кирасиры не видели ее. Она прислушивалась к нараставшему приливу этого моря людей».
Рукавишников курил, вглядываясь в даль. Впрочем, о какой дали могла идти речь в лесу, пусть даже в зимнем лесу – черно-белом, как старая фотография? Здесь не мачтами корабельных сосен и не царапинами на белых стволах берез обозначалась глубина пространства. Здесь – квартальными столбами, расставленными через каждую сотню метров, ограничивался не только горизонт, но и вообще свобода. Здесь площадка для вырубки являлась одновременно и местом работы, и местом, где можно было порезвиться, и точкой соприкосновения мечты с реальностью.
И Рукавишников мечтал. Так – смотрел куда-то отрешенно и вслушивался в негромкий голос Профессора. Почему так вышло, как получилось – но Алексей Николаевич вдруг стал продолжать чтение «Отверженных» для него одного – вот так, взял и начал говорить. Может, ему самому это было нужно в данную минуту? Они сидели за сторожкой, с подветренной стороны. Скупое бледное солнце кое-как вскарабкалось на вершину покосившейся сосны и будто раскачивало ее своими холодными ладонями. Желтые пятна света то и дело вспыхивали на рыхлом снегу.
– А вот война… – вдруг сказал Рукавишников. – Я знаете, что подумал?
Тон его напоминал тон человека, готового открыть долгую дискуссию. Сапожников замолчал, поднял голову на Игоря.
– Вот как этот Гюго описывает момент перед сражением? Красиво, цветисто, будто сам на поле этом присутствовал. Разве не так?
– И что? – слабо усмехнулся Профессор. Он явно не ожидал от Игоря попыток литературной критики, особенно теперь.
