Дети Третьего рейха - страница 18

С этим связана еще одна любопытная история. Когда отца арестовали в 1945-м и допрашивали, ему никто не верил: над ним потешались, издевались, дразнили. Поначалу просто не было свидетелей, способных подтвердить, что он действительно спасал людей от нацистского режима. И вдруг – это просто невероятно – каким-то чудом племянник Софи Легар, офицер Виктор Паркер, тоже еврей, эмигрировавший в свое время в США и служивший там в армии, оказался в Германии, в Нюрнберге, рядом с местом, где допрашивали отца. Наверное, кто-то сказал ему: «Знаешь, есть некто Альберт Геринг, который утверждает, что спасал людей. В их числе – и жена композитора Франца Легара». На что Паркер ответил: «Так и было! Софи – моя тетка!» И он дал первые показания в пользу моего отца.

– Итак, после ареста Германа Геринга доставили в Нюрнберг для проведения процесса. Более того, в Нюрнберге оказался и ваш отец, крепко «завязнув» в отчаянных попытках спасти главного нацистского преступника, своего брата…

Элизабет кивает: да, они оба были в Нюрнберге во время самого крупного военного трибунала в истории.

– Госпожа Геринг, вы когда-нибудь думали о том, как могла произойти встреча братьев в тюрьме? Представляли себе?

– Не знаю, – напрягается Элизабет, пуская рябь морщин по лицу и поджимая уголки губ, – наверное… наверное, они обнялись. Бросились бы друг к другу в объятия, если бы не было охраны и кучи прочих условностей… Потому что, я знаю от мамы, они очень любили друг друга. И Герман всегда оставался для Альберта дорогим старшим братом. А у дяди привычка спасать Альберта вообще срабатывала как рефлекс – с детства.

– Госпожа Геринг, кое-что не сходится, – начинаю я, извлекая заготовку (листок бумаги с напечатанным загодя текстом). – В книге тюремного психиатра Леона Голденсона, который встречался с главными обвиняемыми во время Нюрнбергского процесса, есть записи бесед с вашим дядей. Вот что сам Геринг говорил о своем брате Альберте Геринге в марте 1946 года, за несколько месяцев до своей смерти: «Он никогда не был членом партии… жил в Австрии и был противником партии до 1938 года. Потом я назначил его иностранным директором заводов “Шкода” в Праге. Это было до оккупации Чехословакии… он всегда был моим антиподом. Его не интересовала политика или война, а меня – как раз наоборот. Он был тихий, а я любил толпу и компанию. Он был меланхоликом и пессимистом, а я оптимист. Он неплохой человек – Альберт… Этот мой брат, Альберт, счастливо женат. Он всегда выглядел на десять лет старше меня. Возможно, потому, что всё воспринимает слишком серьезно».

Я зачитываю эти строки Элизабет. Она слушает, но временами пытается меня перебить. Несколько раз кивает и даже делает печальную гримаску на фразе «счастливо женат», в очередной раз перебивая меня репликой:

– О да, я потом расскажу об этом отдельно – о том, чем закончился счастливый брак моих родителей. Так что у тебя там еще?

– А еще, – добавляю я, – Геринг говорит психиатру: «Я думаю о своем брате Альберте. Вы просили рассказать меня о моем родном брате, а я едва ли могу что-то о нем рассказать. Это странно, но так типично. Мне сейчас подумалось: почему мы были чужими?» – Поглядываю на Элизабет – она улыбается. – И тут автор, Голденсон, добавляет от себя: «Казалось, что Геринг, перечисляя различия между собой и младшим братом, оправдывается».

– Не оправдывается! – Элизабет, на устах которой торжествующая улыбка всезнайки-отличницы, во время последних фраз просто распирает от желания перебить меня. – Он снова пытается спасти брата. Он что, дурак, чтобы заявлять: «У нас с братом замечательные отношения»?! Это ж своей рукой подписать Альберту, которого мариновали в том же Нюрнберге, приговор! Ложь – это единственный способ помочь брату: так что дяде впервые в жизни пришлось отказаться от Альберта (мой отец, наивный правдолюб, напротив, пер на рожон, яростно настаивая на своих добрых отношениях с Германом). Правду знали всего несколько человек, только семья – Альберт, Герман и их сестры Паула и Ольга, мои тети. Да еще и моя мама, которая была с ними в близких отношениях. К тому же Герман, как ты, наверное, знаете, с огромным подозрением относился к этим тюремным психологам и психотерапевтам. Наивно было бы полагать, что военные, назначенные исполнять роль психологов, будут думать о профессиональной этике в ущерб судебному процессу. Герман был не дурак, всё он отлично понимал и старался не откровенничать с этими людьми. Поболтать – с удовольствием: а что ему делать в камере-одиночке? Но уж не исповедоваться им. Это факт. Об этом моей маме говорила тетя Эмми, его жена. Так что да, Герман Геринг, последний подонок, как считали все без исключения на суде, всё-таки думал о брате: не только о Гитлере, рухнувшем великом рейхе и прочей дребедени, что канула в Лету. Он думал и об Альберте.