– Чего ты со своей черемонишься?! Дал бы ей по морде! Еще баб слушать!
– Ну да! Ты меня еще будешь учить! – взъерошился отец.
Ему было неприятно. Что этот новый приятель так выражается о его жене. В поезде, разговор шел на посторонние темы, и парень ему понравился.
– Ну, грубоват немного, но, что с него взять работяга! И фронтовик. Воевал! – думал он.
А такого беспардонного отношения, он не любил.
– Ладно, ладно, разливай, – немного спокойнее сказал Валера. – А я сейчас за огурцами схожу, – толкнул он отца по плечу.
Отец остался один в комнате, и ему стало не по себе. И весь этот нищенский вид, и вдруг, такое грубое отношение, и эти высказывания…
Через три минуты вошли двое. Валера и еще один, постарше.
– Артист, говоришь? Ну, давай, артист, выпьем. Чего жену-то не привел?
– Чего ты меня на – ты?! – подумал отец.
Он увидел многоговорящие наколки на груди у мужчины. И фиску во рту.
– Уголовник, точно, только вышел! – понял он.
В кармане парня виднелось что-то вроде финки.
Отец понял, что попался, и все страхи, о которых предупреждала его жена, проявились наяву.
– Да ну ее! Перестраховщица. Иди, говорит, сначала посмотри. Сейчас выпьем, и я за ней съезжу. Чего на вокзале сидеть. Да еще с чемоданами! – сказал он, поднимая многозначительно брови, и делая вид, что в них кое-что ценное.
Лица мужчин подобрели.
– Зови, зови. Вон на той койке спать будут. А мы гульнем!
– Где у вас можно помочиться? Живот что-то прихватило… – отец изобразил анархиста из спектакля «Оптимистическая трагедия». Он вытащил из роли все ужимки и жаргон. И отвлекал внимание «приятелей». Он изображал довольство компанией и похожесть на этих двоих. За эту роль его превозносили в газетах и потом пригласили сниматься в фильме «Первая перчатка»
Да, вон иди на улице поссы! – мужики переглянулись и, хрустя огурцом, выпили по полстакана. Уже за дверью, отец услышал перебранку.
– Да не чемоданы, так у него карманы почистим. Там такой бумажник торчал. Морду набьем, да пьяного потом подальше выкинем. И костюмчик продать можно и часы…
Отец оглянулся, ища чего бы ему схватить тяжелое в руку. Чтобы, в случае чего, обороняться. Но, никто за ним не шел, и отец тихо-тихо вышел из второй двери, думая про себя, почти с юмором: «Ноженьки, ноженьки, спасайте мою жопоньку» побежал по узким закоулкам, наугад и, наконец, выбежал на дорогу. А там, на попутном грузовике, доехал до вокзала.
– Явился! – сказала мама. Мы уже тут переживаем. И чемоданы и Люська. Отойти нельзя.
– Да господи, сказали бы мне, я бы чемоданы ваши покараулила. И девочка бы со мной посидела. Чего терпеть-то?! Вон он туалет, за углом! – сказала какая-то гражданка, сидящая рядом.
– Надя, ну, правда! На пять минут вещи бы оставить можно. И Люльку. Безмятежно сказал отец. Чего ты!
– А где же твоя шляпа и шарф? – спросила мама, усмехнувшись на слова тетки и беспечность отца.
– Да черт с ним, сам еле вырвался! Такая дрянь, этот Валерка оказался. Шушара какая-то! Представляешь, говорит! – дай ей в морду! Зашептал отец, повернувшись к женщине спиной. А второй с финкой был…
Отец еще какое-то время был расстроен и чувствовал себя виноватым, но когда мама стала ему с точность до мелочей рассказывать, что бы с ним было, и какой он безалаберный, быстро осек ее
– Ну, хватит! Разговорилась!
– Какой ужас, – думала мама. – С ним можно так влететь! С его доверчивостью и безответственностью. И сказать ничего нельзя. Ничего слушать не хочет! Она глазами поискала милиционера, который ходил по залу ожидания, оценила обстановку, на случай, если эти уголовники вернутся. Но, никто здесь больше не появился. Или напились, или испугались, что их уже там ждут.
