– А остальные?.. – от шока он говорит это на языке Подэры.
– Все. Ты последний, Симон. – Ответ звучит на языке Эры, заставляя собеседника моргнуть и тоже переключиться на неродную речь.
– Что ты наделал, Рогар?.. И ради чего?..
– Закрой глаза, Симон, – злая, жестокая усмешка кривит губы, мокрая, горячая вода течет по лицу, – я не могу, когда ты так смотришь. Я слишком устал.
Бородач опускает фонарь, его взгляд светится жалостью.
– Сядь сюда, ближе к свету. Я должен зашить твою рану.
– Все и так заживет! – полурычание-полукрик вырываются из горла, нож со свистом рассекает воздух прямо перед ненавистным лицом. Ненавистным, потому что в него так тяжело смотреть.
– Заживет, – шумно сглатывает Симон, уворачиваясь от взмаха, – но я сделаю так, чтобы это случилось быстрее. Я могу еще много чего полезного сделать. Если ты оставишь меня в живых.
Рука с ножом падает вниз обессиленной плетью. Наваливается усталость.
– Зачем? – в этом вопросе столько невысказанного, что становится душно. А может, это из-за пропитанного кровью воздуха? – Смерть – самый простой выход. Или хочешь тоже стать предателем?!
Влажные близко посаженные глаза Симона кажутся темными в игре света и теней.
– Жить хочу. Пощади. За свою жизнь заплачу любую цену. Все равно тебе за свою придется платить больше.
***
Рогар остановился, только когда почувствовал, что в шатре кроме него еще кто-то есть. На остров опустился вечер, подходил к концу долгий день, в течение которого он истово напивался в одиночку, укрывшись от других за парчовым пологом, сбежав от всего мира, который так любил… и в последнее время возненавидел, как понял только что.
На площади разожгли костры и устроили танцы, отблески света и тени силуэтов плясали на мягких стенах шатра, это очень напоминало долину Меарра в старые добрые времена, когда люди поклонялись богам из Подэры. Тогда девы тоже приходили ночами, маня зазывными улыбками и томно алея щеками, распустив длинные волосы по плечам. У девы, которая теперь стояла на пороге, волосы были распущены, но губы сжались в плотную тонкую линию и на скулах темнел лихорадочный румянец, совсем не похожий на кокетливый стыд.
Рогар вышел из боевой стойки и медленно опустил меч, разглядывая ее. Худые ключицы, острые коленки, колючий взгляд. Маленький островной рачонок, стиснувший одну руку в другой, будто порываясь убежать и одновременно удерживая себя на месте. Думал, что не придет, устроит отцу истерику, прикинется больной или показательно попробует покончить с жизнью – ан нет, стоит, трясется и с вызовом смотрит прямо в глаза.
А он – в одних шоссах, босой, с взъерошенными волосами и мечом, которым только что крушил все, что находилось в шатре. Не бог – безумец, всегда недостаточно пьяный, чтобы достичь забвения.
Осколки глиняных кувшинов разбросаны по полу, выпивка пролита, постель, так тщательно застеленная для него, разворочена, растерзан драгоценный мех покрывал. Зачем ему мех среди всей этой жары? Зачем спиртное, от которого нет толка? Зачем Эра…
– Зачем ты пришла?
Может, поэтому он решил остановиться на Ириллин? На мягкой, доброй, все понимающей Ириллин, потому что нутром чувствовал, что никогда не сможет ее полюбить, а значит она безопасна для его любви к Эре? Может, поэтому так усиленно гнал из головы других женщин? И худенькую девочку от себя гнал, твердя, что она – уж точно не та, кто его полюбит?
