Рогар перевернулся на спину, комкая подушку сильными руками и удерживая ее сверху на лице. Если рачонок вернется сейчас, то застанет его таким: скрягой, трясущимся даже над малыми крупинками того огромного счастья, которым теперь владеет. Ну и пусть. Ему нравится, когда она смеется.
– И мне она тоже нравится.
Рогар медленно отнял подушку от лица, положил рядом с собой так, словно она вдруг превратилась в хрупкую стеклянную чашу. В нескольких шагах от постели стоял мальчик, баюкая на руках спеленатого младенца. На юном лице блуждала светлая улыбка.
– Она любит тебя. По-настоящему. За твои внешние уродства. Но еще больше – за внутренние. Не то что мама. Мама не могла тебе простить, что ты стал морально небезупречным.
Скрипнув зубами, Рогар грубо отпихнул подушку еще дальше к изголовью. И замер, глядя на тонкий порез в простыне.
– И она знает, что ты ее любишь, – продолжил мальчик как ни в чем не бывало. – И она хочет, чтобы ты ее любил. А мама…
Погрузив два пальца в разрез, Рогар выудил белое перышко. Одно из многих, которыми была набита его перина. Держа за стержень, он задумчиво покрутил перо в пальцах. Обвел взглядом чисто убранную комнату, подмечая незначительные изменения в деталях. Как привык подмечать иногда по утрам в той, другой жизни, случившейся с ним до рачонка. Перевел взгляд на мальчика. Младенец на его руках лежал тихо, не плакал. Там, где покоилась круглая головенка, на пеленках расплывалась кровь.
– А мама все равно мертва. И мы мертвы, – беззаботно пожал плечами мальчик, тонкое лицо которого тоже было перемазано кровью. – Так что все прекрасно.
Рогар отбросил перо, сел на постели и принялся натягивать шоссы. Правая нога, которая почти не сгибалась, никак не попадала в штанину, и он глухо зарычал от раздражения.
– Только… – мальчик сделал несколько взволнованных шагов вперед, и стало видно, как в разверстой ране у него на макушке пульсирует открытый мозг, – …тебе не кажется странным, что ты нашел ее именно на той поляне именно в тот момент, когда…
Испуганно вздрогнув, мальчик приложил палец к губам, сделав Рогару знак молчать, и обернулся, осторожно показывая себе через плечо. Крылатая острозубая тварь, забившаяся в угол, хищно оскалилась.
– Я делаю вид, что ее не вижу, – доверительным тоном сообщил мальчик Рогару. – Так у меня получается ее обмануть. А ты?
Смерив его мрачным взглядом, Рогар рывком поднялся на ноги, схватившись за столбик балдахина, чтобы не упасть. Не размятое после сна колено что-то плохо слушалось сегодня. Прихрамывая, он выбрался на балкон. Занималось ранее утро, и где-то во дворе цитадели уже возрождалась жизнь, пахло утренней похлебкой и слышались голоса кнестов, но засыпанная снегом долина Меарра, видимая с балкона бога, еще безмятежно спала.
Схватившись за каменный бортик, Рогар поднял взгляд к зимнему небу и сделал глубокий вдох.
– Да, тут мы можем поговорить без помех. Тут она нас не услышит, – согласился мальчик, выходя на балкон следом. Когда он говорил, изо рта не шел пар. – Так вот. Чудесное совпадение, что где-то посреди Эры, в глухом лесу ты нашел свою Кайлин. И потом все в твоей жизни изменилось, и она полюбила тебя. Да, да, знаю. Ты тоже об этом думаешь. Ты тоже понимаешь. Все это не по-настоящему. Все это неправда.
– Ты тоже неправда, – процедил сквозь зубы Рогар, избегая смотреть на разверстые раны ребенка, а еще больше – на крохотную неподвижную фигурку в его руках. – Ты – игра моего воображения. Психоз, который развился у меня на фоне эмоциональной перегрузки.
