– Тогда мы страшно замерзли, но не ушли. Я в братишкином свитере, натянутом на колени, Давид в футболке. Помню, все его руки мурашками покрылись. Я осторожно трогала его чуть ниже локтя, и кожа такая гусиная была, с торчащими вверх волосками. Ничего не понимала, мне было только шесть, и за лето я так привыкла не спать до утра, что и в этот раз сиделось хорошо. Но Давид был другой, весь напряженный, не замечал холода. Мы сидели на деревянных ступеньках возле подъезда нашего барака. В пять утра, кроме нас, сидел ещё старичок, что жил с нами на одном этаже. Он всё курил и вздыхал, курил и вздыхал. Пару раз он предложил Давиду пойти домой и ложиться спать. Давид отказывался, коротко так говорил «нет» и всё. А старичок сокрушался, что я совсем маленькая и мне надо в постель. Давид не отвечал, он продолжал сидеть, и я с ним. Я бы в жизни не пошла в пустой дом, где по углам наблевано матерью.
Запись прервалась звонком. Рут смотрела на незнакомый номер на ярком экране, щурилась, пытаясь вырваться из мира её детства в мир настоящего. Номер оказался незнакомый. Она хотела было ответить, но заметила темный силуэт, замерший в дверях на лестницу. Сергей Геннадьевич впервые застрял и будто не мог перешагнуть порог. По повороту тела Рут понимала, что лицом он обращен к ней, но мысли были так далеки от этого момента, от этого странного звонка, что и правда сняла трубку, хотя время ночное. Кто-то на другом конце быстро затараторил, рассыпаясь в извинениях. Рут смотрела на стоящего Сергея Геннадьевича, ей казалось, что в тени коридора его лицо безусловно улыбается.
«Наверно, он меня за столько лет по винтикам разобрал», – взбрело ей в голову, ведь что ни говори, а как специалист он был хорош и превосходил Рут во многих отношениях их нелегкой профессии. «Ну что ж ты стоишь? За столько лет… За столько лет можно либо сгореть дотла, либо потухнуть окончательно».
– Алло, Рут? Алло… – повторял мужской, но очень мягкий голос.
– Да, слушаю, – отозвалась на автомате Рут, хотя отродясь ни с кем позднее одиннадцати не разговаривала. Силуэт Сергея Геннадьевича исчез во мраке. «Ушел», – подумала она.
– Я могу сейчас приехать? – спросил голос, который, видимо, поведал всю суть дела, которую Рут благополучно пропустила.
По лбу побежали волны морщин в попытке вспомнить сказанное незнакомцем. Она даже имени не услышала, вся была в нем, в человеке, смотрящем в звездное небо и ждущем, ждущем кого-то оттуда. Она была им, он был ею, а кто-то третий что-то требовал от неё сейчас, прямо сейчас ответа, разрешения приехать, когда она даже не знала, куда он собирался ехать. Плечом она чувствовала колючее от холода плечо Давида, видела его взгляд, направленный на дорогу в сторону города, всем телом он подался туда. Он, старик в фуфайке, отец, умчавшийся следом по этой же дороге. Всё тянулось куда-то, кроме Рут. Она пониже натягивала свитер, чтобы ножки не мерзли, потом принюхивалась к нему и вспоминала лето. «Человек лета. Да и какая разница, куда и зачем приедет? Пусть едет, мне какое дело».
– Да, безусловно, – отчиталась Рут и бросила трубку.
– Как дышится? – спросила Рут, спускаясь с последней ступеньки. Только сейчас она заметила, что порожек пожарной лестницы в психиатрии был сделан из дерева, точь-в-точь порог её давно забытого барака в Пригорном.
