– Курил, – спокойно отвечал он и присел на табурет в углу. Он всегда садился на самый краешек и так деланно складывал руки на коленках. Послушный, милый мужчина, способный утихомирить и договориться с буйным пациентом, не применяя силы.
– Сергей Геннадьевич, вы бы побереглись, у вас ведь рак будет. Ох, знали бы, как у меня мать на тот свет отходила, когда ей рак груди поставили. И всю ведь порезали, и все эти метастазы повырезали, да, а толку. Полгодика ремиссия, и началось. Коли не коли, а все одно мучалась, выла, что сил у нас не было. Мы тогда диток наших бабуле по мужу отправили, куда им-то в их годах такое. Ох, и намучались мы. Вы бы подумали, да завязались, – рекомендовала она, и Рут показалось, что разговор этот она слышала сотню раз не меньше.
Он только улыбался и пожимал плечами.
– А сколь окон-то повышибало, помните? – начала другая медсестра, все закивали.
Рут не сводила глаз с лица Сергея Геннадьевича. Ею овладело странное, по-детски глупое желание в следующий поход увязаться за ним и подсмотреть.
«Какая глупость, – думала она, – следить за коллегой, с которым работаю уже много лет. Нет-нет, не чудим, хватит с меня. Надо записать поздравление и уже выслать брату. Надо что-то лаконичное. Не о звездах, конечно, о том, какой он отец. Господи, он дерьмовый отец, приходящий для почти всех своих детей. Вечно отдает детей бабкам и теткам, а сам… Можно про трудолюбие, работает он много, но… Давид мечтал стать врачом, а его оболочка стала бизнесменом, торгующим всяким ширпотребом. Давид хотел стать врачом, а врачом стала я. Только он явно не таким врачом хотел быть. Наверно, хирургом. Не помню, каким же он хотел быть врачом? А почему, кстати, врач?»
Тапочки приглушенно шлепали по лестнице. Рут прильнула к двери, и вся вдруг затряслась от мысли, что она, тридцатидвухлетняя психиатричка, пошла следить за ещё более психиатричным Сергеем Геннадьевичем, который просто вышел покурить. Ну и что, что минута в минуту. Но зудело внутри, надо было выйти посмотреть, как он стоит на осеннем ветру, задрав голову вверх…
– А, Рут, вышли подышать? – спросил Сергей Геннадьевич, когда Рут осторожно вышла и встала за дверью, в надежде остаться незамеченной. Красный огонек расцвечивал двухдневную щетину на его лице, загорался ярче и снова гас.
– Да, что-то захотелось выйти. – Рут всю пробрало игривое ощущение победы. Ведь никто и никогда не ходил курить в одно время с Сергеем Геннадьевичем, никто и никогда не видел, как он стоит, как курит. – О чём вы думаете? – он смотрел вверх, потом тыкнул в небо сигаретой, и Рут обомлела.
– Там непременно ведь кто-то есть, – с усмешкой сказал он и затянулся. Рут стояла оцепенев. Она ведь никогда здесь не бывала и совсем забыла, что за Кузьменкова-два только кладбище и…
– Прорва звезд! – сказала она, и кровь прилила к лицу от волнения. – Как много звезд!
– О, мы видим лишь малую часть, – отметил Сергей Геннадьевич и искоса посмотрел на Рут. – А там, там ведь очень много всего. Я думаю, там кто-то есть, а вы, что думаете? – Рут поежилась.
– Не знаю, РЕН ТВ посмотришь, так там, безусловно, кто-то есть, а для нашего брата и на земле полно инопланетян.
– У вас острый язык, Рут. А если без этого, там кто-то есть? – он спрашивал даже настойчиво, и Рут струхнула, не узнавала его, будто вся эта космическая история меняла или изобличала людей в их истинных образах.
