Она всегда меня поддерживала, хотя именно в творчестве была строгой, порой до жестокости. Не признавала бездарность, лень.
Без неё я сдулась.
– Соня…
– Даня, мне нужно к директору. Наверное, уже пора. Ты… можешь тут закончить?
– Конечно. Я подожду тебя.
– Не надо. Закончишь и иди. У тебя дела.
Вижу, как он стискивает зубы, скулы становятся напряженными. Написать бы его такого. Сурового. Простым карандашом.
Иду к кабинету, пытаясь унять дрожь. Он всего. От страха. От воспоминаний. Нервничаю. Словно за приговором иду – да, так и есть.
Ирина Вениаминовна сидит за столом, перебирает бумаги какие-то. Взгляд от меня прячет.
У меня сразу кружится голова от предчувствия.
– Сонь, всё… не очень хорошо.
Это значит, что всё очень плохо.
Аделина устроила истерику, скандал, кричала, что будет жаловаться. Потребовала возместить ущерб за вещи, убрать меня из класса, из студии вообще.
– Сколько?
– Много, Сонь. Пятьдесят тысяч стоит её костюм.
Я холодею. Для меня это огромная сумма. Я получаю тут всего тридцать. Нам с Аришкой надо что-то есть. Да, я экономлю, постоянно, стараюсь откладывать, но…
Закрываю глаза.
– Я отдам ей деньги.
– Не только в деньгах дело, ты же понимаешь?
– Мне надо съехать, да?
Ирина качает головой.
– Хотя бы на время вас куда-то…
Нас некуда. Я не могу вернуться в нашу квартиру. Там живут гастарбайтеры, много. Я даже комнату там занять не могу. И угол снять не могу – даже если пустят с ребенком. Мне нужно где-то здесь, рядом, потому что Аришка ходит в сад. А рядом все стоит запредельных денег и комнаты не сдаются. Я все проверяла.
– Ирина Вениаминовна, я… я ведь не виновата, правда. Я не брала эти краски! Я бы никогда не взяла, вы же знаете…
– Знаю. Давай так. Я поговорю с учредителями и с родителями Аделины сама. Пока оставайтесь тут. Дальше – будем решать.
– Хорошо. Спасибо. Насчёт денег не волнуйтесь, я найду. – Говорю, а сама с ужасом думаю о том, где искать. У меня отложено. Но этого не хватит. Взять микрозайм? Потом не рассчитаешься, я уже узнавала. Кредит мне тоже могут не дать.
Даня? Нет. Я не могу у него просить. Это стыдно.
Чёрт. Плевать. Пора засунуть гордость куда подальше. Мне нужна помощь. Я не выгребаю одна.
Выхожу из кабинета. Смотрю на часы.
Пора Аринку звать. Надо кормить её обедом. У нас есть суп. Хорошо, что у комнаты охраны есть крохотная кухня, там мне разрешили поставить плитку, микроволновку и чайник.
Выглядываю во двор и холодею – Арины там нет.
– Арина! Арина! – кричу, уже просто в истерике.
Я несколько раз оббежала здание студии, в окрестных дворах побывала, даже до Аринкиного садика добралась, благо тут всего два шага – у них карантин опять в группе, но мало ли…
Меня колотит, я в панике. Мне дико страшно. Страшно, потому что приходит осознание.
Сестра не убежала. Он ведь никогда не убегала! Она всегда меня слушала!
Мою сестру кто-то забрал. Увёз, украл – не важно!
Я бегу обратно в студию. Мне надо поговорить с охраной – я знаю, что на здании есть камеры.
Господи… почему я? За что? Ну почему всё это мне?
Бабушка всегда повторяла, что человеку Бог дает столько, сколько он может вынести. Так вот, Бог, я больше не могу! Не могу!
Забегаю в холл, спотыкаюсь, и лечу на пол, прямо к ногам… к ногам Да Винчи и Варвары… Реву громко, потому что больше нет сил…
– Соня? Ты что?
Он наклоняется, помогая мне встать, меня ноги не держат.
– Красовицкая, в чем дело?
