А когда танец закончился он вдруг потянул меня к выходу…
– Соня, прости, я не хотел тебя обидеть.
Тихий голос заставляет вздрогнуть и вынырнуть из воспоминаний.
Он не ушёл! Мгновенная радость ослепляет, а потом проваливается в горечь.
Это просто страх, страх, что я разоблачу его, их… и жалость.
– Данила, спасибо, но я правда ничего никому не собиралась говорить.
– Я знаю, я не поэтому…
– А почему? – резко поворачиваюсь, смотрю в его глаза.
Раньше мне казалось, что он меня старше. Он высокий, плечистый, сильный не то, что другие парни в студии, которые тяжелее кисти ничего в руках не держали. Художники от слова худой или худо. Да Винчи не такой. Он…
Он действительно очень красивый.
Только сейчас я словно старуха рядом с ним. Слишком многое пришлось пережить. Ему не понять.
Да и вообще… никому.
Никто в студии не знает, что произошло со мной после смерти бабули. Никто не знает, почему я и моя сестра стали такими. Многие даже не подозревают, что мы живём тут в каморке ночного сторожа, по сути, из милости.
– Сонь, ты знаешь, я к тебе хорошо отношусь и…
– И тебе меня жалко. Я понимаю.
– Нет. Не понимаешь…
Он подходит ближе, совсем близко, поднимает руку и проводит пальцами по моему лицу…
– Соня…
Мне кажется, я просто умру от боли…
Красивая, хрупкая, нежная.
Девочка, в которую я был когда-то влюблен. Еще по-детски, наивно.
Помню, как заметил её впервые. Она была на год старше. Их класс проводил выставку. Сонину работу называли одной из лучших. Я считал её самой лучшей.
С холста на мир смотрел ребёнок, Соне так удивительно удалось передать этот детский взгляд. Чистый. Светлый. Схватить момент бытия – так говорил один из моих педагогов по фотографии. Я в то время разрывался между увлечением фото и живописью. Думал бросить студию и плотно заняться именно съемкой.
А потом увидел Сонину картину. И Соню. И остался.
Просто чтобы быть рядом.
Мне тогда исполнилось пятнадцать, ей – уже шестнадцать. Серьёзная, всегда какая-то чуть отстранённая, словно… не от мира сего. Да, было это, было.
К Соне все относились с уважением – её бабушка считалась одним из создателей, основателей этой нашей экспериментальной художественной студии.
Не обычной школы, где учат основам мастерства и часто отбивают у детей всякое желание держать карандаш или кисть в руке.
В студии вроде бы всё было тоже самое. Обучение с азов, техника, композиция. И в то же время… Всё иначе. Больше свободы. Больше развития индивидуальности. Даже упор на эту самую индивидуальность. Именно это мне помогло в свое время остаться.
И Соня.
Мне не хватало смелости к ней подойти.
Я знал, что она сирота, что её родители умерли, осталась бабушка и сестра, с которой Соня вынуждена проводить всё свободное время. Она даже занятия пропускала – Ариша болеет, у Ариши карантин в саду, у Ариши аллергия. Мне всё это было знакомо – всё-таки две младших сестры. Правда, с ними маленькими мама занималась, и няня. А Соне всё приходилось самой.
Я любил наблюдать за ней издалека – иногда у нас были какие-то совместные занятия на пленэре. Видел, что ей не очень нравятся пейзажи – витала в облаках. А мне нравилось иногда тайно делать фото. Просто на телефон. Ловить моменты бытия и вечности.
Осмелился пригласить Соню на танец в день её семнадцатилетия. Она была необыкновенно красивой. Смущенной. Хотел во время танца поговорить – по итогу молчал как последний задрот. Только дышал её ароматом, и прижимал к себе, ближе, кожа к коже. Она не сопротивлялась.
