– А разве был сигнал? – спросил Лука.
Я сигнала не слышала, но дверь отворилась, и хилые детские ноги не вынесли натиска толпы, хлынувшей вверх по ступенькам. К тому же нам не хотелось пропустить все веселье. Напирая друг на друга, мы с одноклассниками выбрались по лестнице на свет.
Сначала – запах. Землистый запах горелого дерева, химозная вонища от расплавленного пластика и какой-то кисловатый, непонятный смрад. Как оказалось, запах плоти.
А потом – дым: над центром города клубились три столба, расползаясь вширь плотной темно-красной завесой.
Тут уже треволнения и веселье сменились откровенным страхом. Голова шла кругом, будто кто-то затянул посередине веревку и выкачал весь воздух. Где-то за спиной учительница кричала, чтобы мы расходились по домам. Однако все, кто выбрался из убежища, как один пошли на место взрыва. Я схватила Луку за руку, девочка сбоку вцепилась мне в футболку, и другие тоже стали подтягиваться, пока весь класс не образовал сумбурную людскую цепочку. Страшнее было оказаться порознь, чем идти в горящий город.
Мы добрались до подножия каменной лестницы, ведущей в центр города, к Банским дворам. Лестницу полиция уже оцепила, и мы просочились мимо столпившихся взрослых, взобравшись на бетонную террасу, чтобы рассмотреть получше. На неделе мой отец работал в центральном офисе транспортной службы, но по каким дням, вспомнить не получалось. Взрыв же прогремел не слишком близко, чтобы и его задело? Сквозь дымку ничего не было видно, и я вглядывалась в лицо каждого попадавшегося на глаза плечистого мужчины, но отца так и не нашла.
Отовсюду доносились обрывки противоречивых новостей:
– Слышали? Президент взорвался прямо за рабочим столом!
– Да ладно, они ж его неделю как в бункер отправили.
– А вы слышали? С ним и жена была!
Сзади послышался чей-то голос:
– Детишки, вы тут что, одни?
Мы с одноклассниками напугались, что кто-то вдруг заговорил именно с нами, а не у нас над головами, так и обожгло испугом, будто нас поймали за списыванием на контрольной по математике. Я обернулась и увидела репортера – тот держал большущий микрофон и возился с проводком от наушника. Одет он был в серый жилет с нейлонно-металлическим отблеском.
– Мы не одни, – стала оправдываться я. – Мой папа тут…
– А вам-то что? – перебил нас Лука, выпятив грудь под стать массивному жилету репортера.
Тут подоспел и оператор, думал детишек заснять, но репортер вдруг замялся.
– Шли бы вы домой, – сказал он и в смятении выдал свой французский акцент.
Его чужеродность смела последние крупицы авторитета.
– Сами домой езжайте, stranac[3], – расхрабрившись, ответила я.
Наши все захихикали, и я стояла, упиваясь, хоть и мимолетным, одобрением девчонок. Во мне кипели отвага и даже какая-то сила.
– Stranac, stranac, – вторили наши.
Один швырнул в репортера огрызком от яблока и попал прямо в жилетный наплечник.
– Да мне-то что, хоть все тут подорвитесь, шушера цыганская! – крикнул он.
Он жестом скомандовал оператору отойти на пару метров, чтобы мы не влезли в кадр, и начал репортаж заново.
Рядом с дворцом прогремел еще один взрыв, и ударная волна прокатилась вниз по склону. Тонюсенькая, с прядку волос, трещинка в бетоне протянулась прямо у нас под ногами. Разойтись по домам показалось вдруг не самой глупой идеей. Мы пустились наутек и пронеслись с Лукой по Илице, пока наши пути не разошлись.
– Удачи! – крикнула я, и мы разбежались.
