И упорхнул – мимолетное видение.
Второй, несмотря на жару в безупречном костюме на амбалистых плечах ухмыльнулся гладкой рожей довольно мерзко.
– Я знал, Чир, что долго фордыбачить ты не станешь.
Ложкин тяжело задышал и выплюнул сквозь зубы:
– Свист – сволочь, отоспится – убью.
Мелкий смешок выкатился из разинутой широко пасти – очень гаденько так. Происходящее начинало меня интересовать. Я выщелкнула сигарету в чуть повлажневшие сумерки и глянула на жлоба оценивающе.
– Это что за телка? – не преминул он меня заметить.
– Моя телка! – заорал вдруг Севка неистово. – Пришла минет мне перед выступлением сделать.
Похоже, у парня начиналась истерика.
Я двинулась к глыбе тренированного мяса и сладко улыбнулась ему в лицо.
– Как видишь, дорогой, у нас есть, чем заняться с Чиром. – И хлопнула дверью, едва не задев ему морду.
– А теперь скажи, Ложкин, внятно, что все это означает.
– Марь…Ванн… – мальчишка давился слезами.
– Знаешь, Всеволод, – я присела рядом с ним на столик. – Мое настоящее имя – Марианна. В сложившейся ситуации называй меня этим именем.
Он собрался, подавил свои вздохи и промолвил, все еще хрипло:
– Вы видели афишу у входа? «Русские «Чип и Дейл». Я танцую у них около года.
– Что танцуешь, Ложкин? Танго? Вальс или румбу?
Я не собиралась облегчать ему жизнь, спуская разговор на тормозах. Пусть научится говорить правду жизни. Если хватает духу заниматься этим, пусть хватит смелости в этом сознаться.
– Стриптиз… Марианна.
– Год – большой срок. Отчего такие «страсти мадридского двора»?
– Мы ездим по клубам. У нас договоренность – в своем районе не выступать, чтобы жизнь себе не усложнять. А Свист – сволочь нажрался с утра. Меня некому заменить…. Я глянул в зал: там Карим и Зяма. Завтра вся округа будет трубить, что я – педик.
– А ты не педик, Всеволод?
– Нет. Просто здесь здорово платят.
Я окинула его все еще по-мальчишески угловатый торс и промямлила:
– О вкусах, конечно, не спорят…. Только, я и копейки не заплатила бы, чтобы увидеть тебя, в чем мама родила.
Он пыхнул щеками и налился гонором, как обожравшийся клоп.
– Напрасно, Марианна. Многие находят меня неотразимым. И двигаюсь я – дай Бог каждому. Семь лет в балетной школе не проходят даром.
– Вот и гордись этим, – осадила я парня.
– Хреновый вы педагог, – заявил Севка, вновь в полной мере осознавая свою проблему.
– Да уж, не Макаренко и не Сухомлинский, – охотно подтвердила я, – и не палочка-выручалочка для трусоватых стриптизеров.
– Вам бы уйти, Марианна.
Сказал мальчишка мне совершенно по-взрослому, и я его зауважала. А потом тяжело вздохнула и в четвертый раз тряхнула свою сумочку.
– Давай, Севка, поработаем над твоим имиджем. – Взгляд мой уперся в машинку для стрижки волос, лежащую на столике перед зеркалом – как кстати! – Что для нас дороже: честь или внешнее обаяние?
– Если мог, я бы перекрасился в негра…
– Тогда за дело.
Соломенные пряди усеяли пол, а голова Ложкина забелела, как бильярдный шар.
– Чир, выходи! – гукнули свирепо за дверью. – Алевтина уже сдохла.
– Пусть еще подохнет минут десять, – спокойно посоветовала я.
– Я за Андрюшей пошел.
– Кто это – Андрюша? – Я азартно орудовала эксклюзивной косметикой, совершенно не ограничивая своей фантазии.
На голый череп лег изрядный слой тонального крема, а потом пудра шоколадного оттенка – последний писк моды. А сверху чуть блесток. А вот брови наоборот постаралась высветлить, превратив их в рыжие.
