– Девочку, с глазами змеи. Маленькую, очень вежливую девочку. Скоро она меня убьет, если я не смогу откупиться! – ответил Мервил и ушел.
И ушел не просто из кабака, а из мирской жизни. Он прожил монахом свой последний год, и никто еще ни молился так усердно, как он. Только однажды он не вышел на молитву – и в тот день его нашли в келье, стены которой он за одну ночь оклеил страницами Библии и обвешал крестами. Труп сидел на кровати держал в руках Псалтырь. Следы когтей на его груди никто не смог объяснить, и все списали на происки демонов. Тогда на них списывали все.
Никто не знал точно, как умерли его дети – только надгробия сохранили даты их рождений и смертей, и одно от другого всегда отделяло сорок лет. Так было у его детей, внуков и правнуков, так было у его племянников и их детей. А потом след рода Миелонов померк и пропал.
И снова появился в 20 веке. Записи в бумагах прыгали здесь через поколения, сразу к моему пра-пра-кажется-деду, Вильгельму Миелону. После череды жалких людишек, которые не оставили ничего, кроме даты на камне, Вильгельм смотрелся звездой.
Начало 20 века – отличное время для тех, кто не утратил интерес к чертовщине. Костры погасли окончательно, а новые учения разгорелись. Тысячи людей вызывали духов и медитировали, сотни вступали в новые ордена и оккультные ложи. И десятки из них шли в Братство Вечного Света Розы на Кресте, которое создал Вильгельм.
Он прожил серую жизнь до тридцати шести лет, и внезапно кинулся в объятия оккультизма. Через два года его имя уже вызывало уважение, а еще через год он собрал сорок человек в свое Братство и объявил, что они – избранные. Что в мире идет битва света и тьмы, и победить тьму способны лишь его последователи. Для них он проводил мессы, им он раздавал причастие, и однажды сдобрил его ядом. Те, кто выжил, рассказывали, как Вильгельм кричал, что откупается, дает сорок других вместо себя одного, и теперь не должен умереть.
Он умер еще до суда. Ему как раз исполнилось сорок, и пусть никто не писал про следы когтей на его груди, я уверен, они были и у него.
А вот мой дед просто спятил, без всякого величия. Читая про деда, я читал уже не о древних фанатиках, а о человеке, который жил совсем недавно. Он был не просто именем, он был моим дедом, я видел его могилу! И мне стало не по себе.
Дед прожил жизнь без бед, плевал на всех, подошел к сорока годам, и рехнулся. Во всяком случае, все так думали. А что еще думать, если человек бежит по улице, и кричит, что за ним гонится девка, с глазами как у змеи? Или болтает о Фурии, которая намерена убить его за грех Альтуса Миелона, и о том, что без жертвы нет спасения, а что бы один жил, другому придется умереть.
Не то, что бы он рассказывал это именно так, связно и последовательно – скорее просто вопил и скулил, а в документах осталась запись краткой сути его воплей, их разумная часть. Он говорил, что все дело в детях. Грех Альтуса Миелона – убийство сына, и потому каждому Миелону однажды придется решать, кто умрет в следующий раз. Можно умереть самому. Можно убить своих детей. Фурия не даст другого выбора!
Дед провел остатки своей жизни в странствиях по святым местам, а закончил ее не в монастыре, а в дурдоме, где провел всего неделю. В предпоследний день жизни он обрел покой и сказал, что знает, как поступить и что выбрать. Через сутки он умер. Конечно же, ему исполнилось сорок лет.
