Трюс права.
– Да пусть эта война хоть два года продлится! – кричу я.
Воцаряется тишина. Высоко в небе гудят самолеты. Надеюсь, британские бомбардировщики на пути в Германию.
Мама испытующе смотрит на меня.
– Скажу вам одну вещь… – Она берет Трюс за руку и мягко усаживает ее рядом со мной. – Не знаю, чем именно вы будете заниматься, да вы и сами не знаете, но… – Она проводит пальцем по моей щеке. – Всегда оставайтесь людьми. – Ее взгляд серьезен, слова падают тяжело, весомо. – Не уподобляйтесь врагу. Не марайте руки. Никаких оправданий вроде «приказ есть приказ». Всегда думайте своей головой.
– Да, конечно, – тут же соглашаюсь я.
Трюс кивает.
– Мы же не дурочки. Мы всегда будем думать самостоятельно. По крайней мере, я.
– Я тоже!
Мама внимательно смотрит на нас.
– И не убивайте, – говорит она. – Никого, даже злодеев.
Трудно поверить, что она так серьезна. Она еще никогда с нами так не разговаривала.
Может, я и не такая рассудительная, как Трюс, но способна отличить добро от зла. Я нарушаю тишину.
– Я прислушиваюсь к себе. К своему… – Кладу руку на грудь, но речь не о сердце. – К своему нутру.
Я краснею – так высокопарно это звучит. Но мама говорит:
– Как ты хорошо сказала, малышка!
Я кладу голову ей на плечо. За моей спиной она протягивает руку Трюс. Я слышу над собой мамин голос:
– Мир больше нас. А вы всегда в моих мыслях. Не забывайте об этом, никогда.
– Прежде чем я допущу вас на собрание группы, – говорит Франс, – вам придется выполнить одно задание.
Он стоит, прислонившись к большому дубу на краю лесопарка Харлеммерхаут, напротив винного магазина «Де Хаут», где он назначил нам встречу. На его губах играет странная улыбка.
Мы с Трюс переглядываемся. В ее глазах вопрос: «Это что еще значит?» Я пожимаю плечами. Видно, так у них принято, ну и что? Трюс повсюду мерещится подвох!
– Пойдемте, – машет нам Франс и ступает на лесную тропу. Быстрым пружинистым шагом он ведет нас за собой.
Мы входим в лес, в темноту. Пахнет влажным мхом. Я вглядываюсь вдаль, где тропинка сужается. Конца не видно.
Вечер сегодня ясный, но в чаще об этом забываешь. Тропа не такая уж узкая, а деревья высокие. Высокие и черные. Идешь будто по туннелю. Месяц скрывается за облаком.
– Осторожно, барышни, – предупреждает Франс: дорогу преградило поваленное дерево.
Я смотрю то на тропинку, то на спину Франса. Впереди все равно не видать ни зги. Наши ноги почти бесшумно переступают через дерево, шагают по земляной тропе, по сухим листьям, вдоль густых кустов. Как далеко еще идти? Что придется делать? От напряжения у меня сводит плечи. Тут и там из кустов доносится шорох – ночные звери. Мыши, наверное. Или птицы? Понятия не имею. Я выросла в городе.
Постепенно глаза привыкают к темноте. Мы приближаемся к какой-то блестящей поверхности. Черный пруд, вижу я, подходя. Это сюда мы направлялись? Франс указывает на глубокую яму у воды, грязную, грозную яму.
– Сюда мы будем сбрасывать приговоренных, – говорит он.
Я слышу тяжелое дыхание Трюс. Мое сердце рвется из груди. Мы обе не произносим ни слова.
Франс останавливается так внезапно, что я чуть не натыкаюсь на него. Оборачивается и как-то странно, визгливо смеется.
– Скажите-ка, а вот Ханс Мок – где живет? – спрашивает он. – Вы же знаете адрес. Где это?
Я ошарашенно таращусь на него. Разве можно задавать такие вопросы?! Трюс потрясенно разевает рот. Мы никогда не выдадим чужого адреса. Никогда!
