Глава
4
Высокие, чёрные, дугообразные брови правильной формы делали взгляд Халиды очень лёгким и прямым в отличие от моего из-под коричневых «птичек» бровей. Тёмные глаза тоже были слегка отёчными, веко, сильно нависшее над совершенно азиатским глазом, имело несколько мелких складочек. Но при всём этом она умудрялась выглядеть очень красивой и обаятельной женщиной. Да, очень красивой, только очень напряжённой и чересчур прохладной.
«Я не похожа на них, – пронеслось в моей голове, – совсем не похожа!»
Ахат поставил на газ маленькую измученную турку и заговорил, старательно и деловито проговаривая слова так, как говорит человек не ожидающий, что кто-то будет говорить, кроме него.
– Чтобы ты понимала, Гузель, ты относишься к роду князей из Кашгара, – с королевской гордостью произнёс он, не оборачиваясь на нас. В моём мозгу быстро мелькнула оценка его общения спиной. Так искусно умеют это делать только актёры. И я нахмурилась, услышав о Кашгаре. Кашгар? Это в Китае? Я что, я из Китая?! Я перевела взгляд на Халиду, её взгляд был остановившимся, куда – то в сторону, безразличный и лишённый всякого интереса к нам обоим.
«Странная дама», – едва ощутимо пронеслось в голове.
А Ахат продолжал непринуждённо и гордо:
– Твоя мать настоящая княгиня, имеющая собственный дворец в этом древнейшем городе. А отец учёный, переводчик из рода знаменитого Саади. Он знал восемнадцать языков и преподавал в Китае в университете. У них было пятеро детей. Адыл, Бахытжан, ты, я и Халида.
Он сказал это таким тоном, что я почувствовала потребность изогнуться перед ними обоими в глубоком поклоне перед их величием. Мои плечи припустились и руки задрожали. Но мой рациональный, зловредный мозг тут же грубо выпалил:
– И что заставило этих почтенных людей отдать одного из детей в детский дом?
Ахат обернулся с чашкой кофе и горячо воскликнул:
– А никто тебя не отдавал, Гузель! Они тебя потеряли.
«Что за хрень?! – возмутилась я про себя и снова посмотрела на сестру. Халида сделала выдох ароматным дымком тоненькой сигареты и жестко несколько раз ткнула её в пепельницу. Затем она встала и налила нам обеим чай. А Ахат без остановки, не прерываясь даже на дыхание, рыдая навзрыд, начал печальную историю о том, как на границе Китая советские чекисты остановили караван с маленькой княжной и её попечителями и заставили отдать всё добро, которое они везли из Кашгара. Причём старший из них, муж сестры матери заставил всех их проглотить алмазы, которые были целым состоянием. Я визуально представила себе бедную девочку тринадцати лет, не говорившую по – русски, которую отдали в русскую школу, а после выдали замуж за местного уйгура. Этот плохой дядя заставил её в первую же брачную ночь снимать ему сапоги, и она, гордая княжна ответила:
– Чтобы я княжна снимала сапоги батраку, не бывать этому!
Девочку звали Фатима Ханум. Но здесь в Советском Казахстане её назвали Патигуль. В казахском языке нет буквы «Ф», и Ханум никак не нравилось советским чиновникам: нет у нас и уже не будет ханов! Потому не Фатима Ханум, а Патигуль. К тому же её заставили отречься от ислама.
В ту же брачную ночь её изнасиловали и, как только она родила сына Адыла, выселили в другой дом. Бедная девушка могла только кормить новорожденного ребенка и, не сумев смириться с такой судьбой, она бежала, отказавшись от сына, с молодым переводчиком Иркеном, моим биологическим отцом. Времена для них были тяжелые, но в этой любви она родила Бахытжана, нашего старшего брата. Молодой паре нечего было есть и негде было жить, и в страхе, что ребенок умрёт Патигуль вернулась к своей сестре, которая была намного старше её и чей муж выдал замуж Патигуль из своих корыстных соображений. Те приняли их к себе, но недолюбливали и обижали обоих.
