Читать онлайн Анжелика Королёва - Девочки. Повести, рассказ

© Королёва А. Н., 2024

© ООО «Издательство «Вече», 2024

Маме

Танечка валялась, закинув ноги на железную спинку кровати, и на всю веранду распевала:

– Всё случииилось шито-крыто, стал вождём Хрущёв Никита, Сталин гна-а-ал нас на войну, а Хрущё-ёв на целину…

– Танька, я т-те щас язык оторву! Ты чё такое поёшь, а? Хочешь, чтоб меня посадили? – услышала она голос отца, Василия Николаевича.

– Ой! – Танечка вздрогнула, соскочила было с кровати, но зацепилась за неё платьем и чуть не упала, оглянулась посмотреть, что там такое ей мешает. – Я пап… я думала, нет никого.

– Думала она!

– Д-да. – Она снова пыталась выпутаться.

– Чё замолкла?

– Д-да… зацепиилась!

– Опять не ладно! Ну-ка, покажи. – Отец подошел, стал помогать.

Оказывается, платье запуталось в сетке кровати. «Хоть бы не порвать, хоть бы не порвать!» – думала Таня. Она притихла и целиком доверила это дело отцу. Редко бывало, чтобы он сам, вот так вдруг, подошёл и помог. Она не смела шелохнуться. Отец в несколько секунд справился. Но пока он стоял рядом, Танечке казалось, что прошло много времени. Он: высокий, большой и грозный, брови вразлёт, взгляд суровый. Всё-таки красивый у неё папка и смелый, недаром в партизанском отряде командиром у разведчиков был.

Мама говорила, что его ранили много раз, и даже осколки в нём остались, и плечо болит. А недавно, по весне, Танечка слышала, что папка всю ночь стонал. И правая нога у него теперь немного короче левой, поэтому он хромает. А ещё мама рассказывала, что ему в плену фашисты по руке палкой били, когда он за хлебом потянулся. Потом сбежал он от них. Герой у неё папка, что говорить.

– Ну, всё! Делов-то. – Отец отцепил платье и провел рукой по голове дочери.

Вроде как погладил. Что это сегодня с ним? Вечно строгий ходит, лишний раз не обнимет, слова доброго не скажет. Танечка всегда держалась с ним по стойке «смирно» и ежилась от одного только взгляда.

Однажды, когда друзья её в гости приходили, он им рассказывал, что после войны, когда ещё они на Украине жили, он в милиции работал, «биндеравцав» ловил, они его там боялись. Но тогда пришлось быстро уехать, потому что папку могли убить.

Ой, вот и сейчас он вдруг опять так посмотрел, аж страшно стало, ну и взгляд! Почти всегда, как только он заходил домой, надо было ждать неприятностей. Начинал докапываться до всякой мелочи: то пол не так вымыла, то ничего-то она не знает, то оценки ему вынь да положь. А то вдруг только спросит, что у неё сегодня по пению, и если «пять», то всё ей прощает, достает из кармана конфету и говорит, что она «молоток». Пение для отца было почему-то важнее всего. Танюшка и старалась, приносила ему эти «музыкальные» пятерки.

Ещё отец очень гордился, что у дочери его – длиннющая коса. Не велел её стричь ни в коем случае. Танечка сама любила свои длинные волосы. Тут они с отцом сходились.

Шло лето шестьдесят второго года. Танечка только что окончила начальную школу и теперь могла отдыхать. Хотя дома у них особенно не расслабишься. Отец зорко следил, чтобы дети Таня и младше её на два года Колька, всегда были при деле и чтобы в доме было чисто.

– Пап, так чего, нельзя эту частушку петь? Я подумала… – продолжила Таня, довольная, что платье осталось целым и папка сегодня добрый.

– А соседи думать не будут, сразу побегут и сообщат кому следует. Ты прекращай мне это, про Хрущёва.

– А другие можно?

– Какие это ещё?

– Ну вот. – Танечка замолчала ненадолго и выдала: – К коммунизму мы идём, птицефермы строятся, а колхозник видит яйца, когда в бане моется.

– Танька! Я т-те дам в бане моется! Тебе кто это всё сказал?

– В школе у нас поют.

– Ещё чё выдумай?

– Ну, на переменах.

– Не ври мне давай!

– Я не вру.

– Нечива за другими дурь-то повторять, ты хоть понимаешь, про что ты поешь?

– А чё, смешно же, пап!

– Чё смешного? Не доросла ещё до этого.

– А что тогда петь?

– Пой што-нить, но неполитическое.

– Как это?

– Ну, про Сталина, про партию – не пой! Зарубила себе на носу?!

– Зарубила, – промямлила Таня, до конца не понимая, почему про баню и яйца петь нельзя.

– И про Хрущёва тоже?!

– Тоже. Т-те на следующий год в пионеры, а ты…

– Так я же…

– Выучила клятву? – прервал её отец.

– Назубок, пап! Во! – похвасталась Таня и начала тараторить, проглатывая буквы: – Я, вступая в ряды всьюзнай пионерск организаци имни владимльча леньна, прелицом свых тварищей, тржеснбещаю грячо льбить свуродьну, жить, читься и бротся, как заищал вликлень, как… как, – она запнулась, – забы-ы-ыла, пап!

– Ну, вот и назубок! Тетеря! Иди учи!

– Я знала, я знала, – начала канючить Танечка.

– Слышал уже как знала! Две строчки запомнить не можешь.

– Не две!

– Не спорь с отцом! И с выражением хоть рассказывай, учить т-тя ещё буду, штоль, пионерка. – Батя захромал во двор к своему плотницкому станку.

На следующий день, как только родители ушли на работу, Танечка проснулась и, ещё не успев опомниться ото сна, первое, что решила сделать, это натаскать воды с Иртыша́. Мама всегда хотела, чтобы дома было много воды. Она придёт с работы и удивится. Работала мама на пилораме, и Танечке было её очень жалко. То ли от того, что слово «пилорама» какое-то неприятное, не девичье, то ли она вспоминала, как слышала однажды, что мама жаловалась соседке, тете Марфе Разбойниковой, что устала таскать эти бревна. Как мама носит бревна, которые в лесу ещё стоят, такие здоровенные? Непонятно. Мама – и эти дылды огроменные!

Худенькая, красивая, темноволосая её мама Лиза, с большой толстой косой, обмотанной вокруг головы, невысокого росточка, «пашет, как лошадь». И ещё домашним хозяйством успевает заправлять. Они держали корову Зорьку, двух свиней, телёнка и кроликов с десяток. «Ничего, – мама говорила, – зато всегда молока и мяса полно».

Мама доила Зорьку два раза в день, часть молока тут же выпивали, из остального же она делала сливки, творог да сметану. Танечка помогала взбивать из этой самой сметаны масло. Мама один раз показала ей, и Танечка сразу запомнила. Она смекалистая, и всё у неё в руках «горело», как мама говорила. А когда Танечка взбивала масло в большой деревянной маслобойке, она выдумывала разные истории.

Ей казалось, что она не просто наливает сметану и толчет-толчет её, пока та не станет густой, а будто убегает она от злых пиратов и гребет веслами по реке, всё быстрее и быстрее. Особенно она любила, когда взбивание подходила к концу. И тогда она поднимала ложку, и сметана не падала вниз. Всегда это удивляло её.

Никитины жили в достатке. Отец частенько твердил матери, да и дочери: «Уж чё-чё, а на столе – чтоб всегда было!» По осени, иногда зимой, когда свиньи становились здоровенными, отец резал их. Когда с соседом, когда один. Детям это не показывали никогда. Когда они просыпались, то у входа, в прихожей и на столе в кухне уже стояли тазики с кусками мяса и сала, а по двору и по свежему снегу, было много красных капель. Отец всегда спокойно отвечал на вопрос детей, что это за капли: «Кровь это, а вы что хотели? Есть-то небось будете? Да ещё в два горла!»

– А как это – в два горла? – спрашивал Колька, ища у себя это самое второе горло.

– Много, значит, сынок, – ответила мать.

– А почему в два горла?

– Ой, отстань, не дури мне головы! – отмахивалась от него мать.

Потом отец солил сало, мама делала колбасу и всякие вкусности. Таня любила наблюдать, как они все вместе возились на кухне. Такого сальтисо́на – колбасы маминой домашней, ни у кого не было. Соседи частенько, особенно тетя Марина Солнышкина, приходили к ним угоститься. Мать никогда не отказывала, жалела их – четверо детей, а она одна с ними. Мужья-то все разные: кто, где по свету бродит, кто в тюрьме сидит. Не помогали они ей.

– Лиза, а можешь молочка нам налить, чуток? – частенько, как бы невзначай, появлялась в их доме тетя Марина.

Лиза ей целую авоську наберёт: свежего молока бутыль, булок, только испеченных, творогу, рыбы, картошки. Всё, что под рукой найдет.

– Я помогу, Лизочка, если чё надо. Белить там могу или… – всегда приговаривала тетя Марина, когда брала авоську с едой, но никогда не приходила и не помогала.

Да мать и не ждала. Только потом ей рассказывали бабы, что Маринка, выходя от неё, разносила по всей деревне, что у Лизы: и колбаса несвежая, и творог чем-то отдает, да и дома не шибко чисто. А про Василия Николаевича говорила, что «никакой он, на хер, не раненый».

Отец, видимо, чувствовал «врага» издалека, не зря опером в НКВД работал, старый коммунист, к тому же и сейчас он начальник в леспромхозе, а заодно и председатель народного контроля. Это накладывало особые обязательства и особую народную «любовь». Потому что гонял он всех за любые ошибки и промахи.

А когда приходил домой, работа у него не заканчивалась. Со своих был особый спрос. А когда мать заговаривала про тетю Марину, он ругался:

– Она валяется, кобыла, на кровати! Ни работать, ничего не хочет, а ты корми её давай, простипо́му! Чтоб не видел этой суки у порога!

Лиза только кивала. Ленку Солнышкину, Маринину дочку, Танину одногодку, он тоже недолюбливал. Вечно она ходила с соплями до нижней губы и жаловалась на всякие пустяки своей мамке. Хитрая она была какая-то, несколько раз обманывала Таню и навязывалась со своей дружбой. Поначалу Таня её приветила, они бегали везде вместе, то в лес, то к речке Глухи́нке. Там брусники, морошки много росло. Насобирают, налопаются, идут, довольные, домой.

В прошлом же году, когда они пошли купаться, а Танечка любила плавать, Ванька Разбойников предложил им прокатиться на плоту. Маленький такой плотик, но прочный. Они с ребятами ещё летом его соорудили. Плывут себе, плывут, речка небольшая, но «с головой» будет. Заплыли на середину, а Ленка взяла и ни с того ни с сего столкнула Таню в воду. Та перепугалась, начала барахтаться, в панике воды наглоталась и уже начала было идти ко дну, но, наудачу, на берегу оказался старшеклассник Юрка Швецов. Он и вытащил её на берег.

С тех пор дружба с Ленкой окончательно разладилась, и Танечка стала бояться заходить в реку, когда кто-то рядом плавает или просто барахтается. И дружила она всегда с пацанами – они надёжнее как-то, решила она про себя, и «не нюни». Так и носились вместе: Ванька Разбойников, её спаситель Юрка Швецов и ещё парочка своих в до́ску пацанов.

Этим летом у них гостила мамина новая знакомая, молодая светловолосая, маленького роста девушка Зоя. Приехала она на курсы продавцов из небольшого соседнего посёлка. В торговлю решила пойти, потому что от других услышала, что будет всегда при деньгах и сможет помогать матери, ну и оденется получше.

Сейчас-то Зоя чаще всего ходила в своей старой полосатой нейлоновой кофточке и темной юбке-солнце чуть ниже колен. Слышала она о мини-юбках, но сама на такое пока не решалась, боялась, что засмеют. Да и денег пока на обновы не было. Зато она делала по моде большой начес на голове и подводила черным карандашом яркие стрелочки на глазах.

День начинался как обычно, родители уже ушли, Зоя собиралась последней, около восьми. Она чмокнула просыпающуюся Танечку в макушку и тоже убежала. Колька спал, Таня отчего-то вскочила, спать не хотелось. Она умылась, прибрала немного в доме, натаскала воды и, выпив стакан молока, решила снова сходить на речку, но уже совсем по другому поводу.