Лэйси должна была явиться через пару часов. Мама приготовила лазанью – единственное, что ей удавалось.
– Полагаю, мы оба знаем, что твоя мама какая угодно, но только не дурацкая.
Вполне справедливо: ее религией было «жить как все». Мама ни разу не намекала, что жаждет моей популярности, – видимо, невозможность такого развития событий говорила сама за себя, – зато она на каждом шагу советовала мне не высовываться, быть тише воды, ниже травы, не повышать голоса, а лучше помалкивать. Чтобы отодвинуть промахи на более позднее время, когда они не столь фатальны. «С возрастом уже есть что терять, и теряешь не все разом, кое-что все-таки остается, – сказала она мне однажды, когда мы листали ее фотоальбомы, где на старых снимках была запечатлена неловкая девочка-подросток с несуразными выпуклостями, а уже на следующей странице появлялись розовощекая первокурсница и молодая мать с мутными глазами и младенцем на обтянутом халатом бедре, словно все промежуточные годы выпали и потерялись; может, ей так и казалось: она что-то упустила. – Чем ты младше, тем легче все испортить».
Папа был в нашей семье штатным мечтателем: покупал лотерейные билеты, составлял постоянно растущий список изобретений, которые он так и не внедрил, бизнес-проектов, которые так и не начал, лицензий, которые так и не приобрел. Мама хранила свои фантазии при себе, и нам всем было легче притворяться, что их у нее нет вовсе.
Обед прошел ужасно. Мы вчетвером сидели в обшитой деревянными панелями столовой, устроившись на уголке длинного стола, которым никогда не пользовались, и ковыряли подгоревшую лазанью на покопанных тарелках из «Кеймарта»; мать хмурилась всякий раз, когда Лэйси роняла на клеенчатую скатерть крошки чесночного хлеба, а Лэйси то ли вежливо притворялась, что ничего не замечает, то ли действительно не замечала, направив все силы на прохождение массированного блиц-опроса: где работает ее мать, к какой церкви принадлежит отчим, какие у нее планы на колледж (никаких), и каждый следующий вопрос фатально превосходил по банальности предыдущий, и все они были достаточно унизительными, но не могли сравниться с испепеляющим взглядом матери в мою сторону, когда я вставила, что, как и Лэйси, подумываю после выпуска годик отдохнуть, вместо того чтобы штурмовать колледж, поскольку, по словам Лэйси, капиталистическая система вынуждает гуманитарное образование лишь в еще бо́льших количествах штамповать тунеядцев для своей финансовой машины, а мать на это сказала: «Прекрати выпендриваться».
Я задалась вопросом, квалифицируют ли унижение как смягчающее обстоятельство при убийстве.
Лэйси говорила «да», «нет», «пожалуйста», благодарила за вкусный, вовсе не подгоревший и не пересоленный ужин. Лэйси говорила, что маленькие городки плодят ограниченных людей и она ведет в одиночку войну против отупения – вернее, теперь уже вдвоем, поскольку она привлекла на свою сторону меня. Лэйси говорила, что никогда не ходит с отчимом в церковь, поскольку религия оказывает деструктивное влияние на восприимчивые массы и она, Лэйси, не собирается поддерживать ни десятиной, ни своим присутствием любые институции, склонные к интеллектуальному порабощению, а когда моя мать, полуеретичка и внучка протестантского священника, предположила, что лишь юношеское высокомерие и нравственная трусость вынуждает нас отрицать вещи, которых мы не понимаем, Лэйси ответила: «И, когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми»
