— Ага.
Андрей разворачивается и торопится к лифтам. Провожаю взглядом его сильную спину. Когда Чернышов скрывается в металлической кабинке, возвращаю внимание Кире.
— О чем вы говорили?
— О рисовании.
У меня ощущение, что Кира лукавит. Но давить на ребенка не хочу. У нас только нормализовалось общение. О чем бы они с Андреем ни говорили, криминального там быть не может.
Весь день мы с Кирой рисуем. В душе я ликую, что дочь охотно идёт на контакт, не закрывается от меня, не прогоняет. У нас были очень доверительные отношения, пока не вмешался Макар и не наговорил ребенку клевету. Вижу, что Кира скучала по мне. Я обнимаю дочь, а она обнимает меня в ответ. Все будет хорошо. Только бы Кира поправилась.
Нам особо нечем заниматься в больнице, только ждать анализов. Киру просто наблюдают, но ничего не колют, не дают никаких препаратов. Я сказала местным врачам, что мы будем переводиться в клинику, которая лечила дочь раньше. Им тут все равно. От меня требуется написать письменный отказ от нахождения в больнице — и дальше им наша судьба не интересна.
Макар ожидаемо не приезжает навестить Киру, хоть и грозился появляться в больнице каждый вечер. Звонит дочке по видеосвязи, говорит с ней десять минут и на этом все. Кто бы сомневался.
Я не обсуждала с мужем перевод Киры в другую больницу. Поставлю его перед фактом, когда это произойдет. Мне по-прежнему не хочется брать деньги от Андрея. Я бы предпочла, чтобы лечение Киры оплатил Макар, несмотря на весь ужас в наших отношениях и нашем разводе. Он ведь отец Киры. Но если Андрей так сильно настаивает и обещает, что я ничего не должна «отрабатывать», то соглашусь. Хотя считаю достаточным того, что помогает мне. Еще и за моего ребенка платить — это перебор.
Результаты всех анализов приходят через несколько дней. Какие-то из них сделать в больнице не могли, отправляли кровь в специальные лаборатории. Если коротко, то все плохо. Болезнь вернулась и стремительно набирает обороты.
Врачи монотонно вещают о том, что необходимо проводить курс лечения. Кровь стучит в ушах, слезы застилают глаза. Все по новой, все повторяется. Выхожу из кабинета заведующего отделением на ватных ногах. Идти тяжело, поэтому приваливаюсь к стене. Руки дрожат, губы дрожат. Я ожидала услышать нечто подобное, но, когда это прозвучало вслух, мне все равно стало плохо.
Я не могу появиться перед Кирой в таком состоянии. Надо как-то объяснить ей, что снова не будет школы, а будет больница. Вернётся весь тот ужас, который она перенесла неоднократно.
Мокрые дорожки из слез струятся по лицу. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Надо собраться, надо быть сильной. Я должна. Ради дочки. Что толку плакать, это не поможет вылечить Киру.
Отдышавшись и приведя себя в порядок, возвращаюсь в палату. Кира сидит за столом и рисует.
— Что сказал врач? — интересуется, оторвавшись от альбома.
Сажусь рядом с Кирой и обнимаю ее за плечи.
— Кхм, — прочищаю горло и пытаюсь подобрать слова. — Нам надо переехать в другую больницу.
— В какую? — удивляется.
— В ту, в которой ты лежала раньше.
Кира застывает. Сжимаю ее маленькую ладошку, давая понять, что я с ней, я рядом.
— Все снова плохо, да? — догадывается.
— Нет, что ты. Просто надо хорошо обследоваться.
Конечно, Кира мне не верит. Она очень умная, все понимает. Обнимаю крепко дочку, прижимаю к себе.
— Я очень тебя люблю, зайчик, — голос надламывается.
