– Ты… это… правда? – Чья-то липкая холодная ладошка скользит по спине. – Бася! Ты… с ума сошла?
– Не бойся! Тебе что, ее жалко?
– Нет, но… ты шутишь? Конечно, жалко!
– Какие тут шутки!
– И что… теперь?
– Теперь в тюрягу. Будешь свидетелем защиты, скажешь, что… ну, в том смысле, что она сама напросилась. Суд присяжных меня оправдает, надеюсь.
– А кого она отравила? – спрашивает Веня.
Тут только Баська его заметила:
– А ты чего тут?
– Меня папа привел!
– С каких щей?
– Чего? – не понял Веня.
– Тетя шутит, – вмешиваюсь я. – Это у нее такие шуточки. Не обращай внимания.
– А где кормилец? – Это мне.
– В ночном. Веня, ты не видел Филиппа? – Я пытаюсь отвлечь ребенка, предчувствуя последующую Баськину реплику. Филипп – мой кот, толстый вальяжный полукровка, сиамец пополам с персом. Сиамо-перс. Или персо-сиам. Проявляющий активность лишь в одном случае – при виде Вени. Говорят, собаки любят детей. Всяких. Филипп даже в этом противоположен собаке. Он бежит прятаться.
– Он спрятался, – говорит Веня.
– Иди поищи, – предлагаю.
– У них в богадельне ночные смены? – спрашивает Баська. – И ты повелась?
– Какая разница, – говорю. – Он что мне, муж? Или любовник?
– Им всегда легче, – вздыхает Баська. – Даже самый занюханный кому-то нужен. У тебя водка есть?
– Есть.
– А мозоли?
Я вытаращиваю глаза:
– А при чем тут…
– Представляешь, она рассказала, как удаляла мозоли, в лицах и деталях, сняла колготки и показала где, а я… ее…
– Ты ее?..
– Я предложила ей вишневую наливку тети Паши, сказала, друзья привезли из Монако. Там бутылка фирмовая. Она вырубилась после третьей рюмки.
– Это же синильная кислота!
– Ага. Я не пила. А потом вызвала Волика и… вот. Самое ужасное, что ее стошнило на ковер. Бр-р-р! Волик очень извинялся. Можно, я у тебя останусь?
– Оставайся. А водка зачем?
– От стресса. Целый рабочий день она крутила мне… – Баська оглядывается на Веню и заканчивает: – …голову. Представляешь? Спрашивала о тебе, между прочим, рвалась, но я не пустила.
– Спасибо.
– Будешь должна. Наливай!
Мы выпили. Закусили крохотными прошлогодними огурчиками. Подарок Владика, маринад по собственному рецепту. Он кладет в него хрен. С непривычки глаза лезут на лоб.
– Крепкий, зараза! – выдыхает Баська и шмыгает носом. – А по виду не скажешь!
– В смысле?
– Да огурец! На вид – божий одуванчик, а продирает!
– Божий одуванчик? – Я присматриваюсь к Баське.
– Да этот твой Владик! – кричит она. – С его внешними данными ему только блинчики с повидлом стряпать, а тут такое зверство!
– Ты его еще не знаешь, – говорю. – Владик… это гигант общепита!
– Ага. А как твоя крыса?
– Нормально. Всегда со мной.
– А твой котяра… Филипп?
– В смысле?
– Ну… что он, когда она?..
– Ты серьезно? – Я смотрю на Баську. Она отвечает несфокусированным взглядом. – Это же умозрительная крыса! Он ее не видит! Ее никто не видит, кроме меня!
– А-а-а… Ну, тогда… в смысле… ага…
– Ты тоже пила тетипашину наливку? – спрашиваю подозрительно.
– Я? – Баська пытается вспомнить. – Это… – Она трет ладонью лоб. – Кто? Что-то… я… мне… ой, плывет! Бедный Воланд… – Она хихикает. – Ой!
Я мчусь за тазом. Стаскиваю с антресолей, роняя на пол разное барахло. Хорошо, что не выбросила. Баська лежит на животе, одна рука касается пола, лицо в щели между подушкой и спинкой дивана. Меня обдает ужасом – умерла! Я с грохотом роняю таз и падаю на колени перед Баськой. Хватаю ее руку, трясу за плечо. Она что-то бормочет. Жива!
