Разные открытия в коммуналке в то время имели тоже коммунальный и потому не всегда приличный характер. Однажды, когда я остался спать один в комнате, отчим с матерью куда –то уехали, под кроватью родителей вдруг начали взрываться закрутки. Пришла заспанная тётя Шура, жившая через коридор, встала на колени и, бормоча себе что –то сердитое под нос, начала переставлять туда-сюда под кроватью банки с консервированными огурцами и помидорами. Возилась она долго. На тёте Шуре была ночнушка. Спала она без белья. Я не сразу понял, что это за петушиный гребешок вяло болтается у тёти Шуры снизу между ягодиц. Когда понял, закрыл глаза и перестал дышать. Этот случай открыл мне глаза на то, как может выглядеть любовь в старости.
Красивой одежды почти ни у кого из моих соседей не было. Многие одевались в ширпотреб. Когда сосед дядя Семён купил тёте Шуре шубу, то к нам по очереди стали приходить все соседи, чтобы посмотреть на обнову. Они заставляли тётю Шуру крутиться туда-сюда, снимать и надевать по сто раз шубу, хотя на улице стояла жара и просили пройтись. И, хотя тётя Шура была уже вся взмокшая, она всё равно безропотно надевала в очередной раз шубу и крутилась и вертелась перед каждой новой соседкой и на лице у неё была написана радость.
Те, у кого денег на покупные вещи не было, делали моду сами. Одна наша соседка с лицом мультяшной мухи –цокотухи, была очень талантлива в плане кройки и шитья. Звали её Люся. Обычно Люся выходила на улицу, одетая в безразмерные топы сверху и широченные брюки-клёш снизу, которые сама же шила. Думаю, в наше время, она бы заработала приличные деньги, создав свой личный бренд. Но в СССР любой частный бизнес считался незаконным и всё, что она могла – это шить для себя или знакомых за мизерную плату или просто выпивку.
Наверно, такое положение дел Люсю не совсем устраивало, потому что часто мы видели её в протестном настроении, то есть, попросту говоря пьяной, идущей нетвёрдой походкой вдоль нашей трёх-подъездной пятиэтажки и излишне бодро машущей при ходьбе руками. Очередной наряд при этом колыхался на ней на ветру, как постельное бельё вокруг креста, на который оно было напялено.
Выпивала Люда часто, но ела, по -моему, редко. Мужа у портнихи вообще не было. Дойдя до своего подъезда и увидев сидящих возле него на скамейке вечных старушек, она, уперев руки в бока, начинала обзывать их всякими словами, среди которых «политбюро с кладбища!» и «невесты сталинские!» были самыми безобидными. Удивительно, что бабушки на неё совершенно не обижались. Глядя, как она, шатающейся походкой заходит в подъезд, они лишь качали головами ей вслед и, цокая языками, шептали испуганно: « напилась Людка опять наша, мужика бы ей»! И все после этого согласно кивали головами и цокали языком. Всё это длилось, пока какая нибудь старушка не добавляла: «Язык –бы ей малость подрезать ещё, а то он совсем без костей у неё»! И тут все опять начинали вздыхать, говорить: "да-а-а" и кивать при этом. И всё это продолжалось до тех пор, пока какая- нибудь третья не замечала: «Но как шьёт, как шьёт»! И все опять кивали, и цокали, и вздыхали.
Так мы жили. Автомобили, дачи, поездки заграницу, всё это было в то время непозволительной роскошью. Обычно посмотреть на красивую жизнь мы ходили в кино. Гуляя потом с пацанами во дворе мы обычно выдумывали новые ходы сценариев для любимых героев, которых боготворили. Обычно это были какие -то дикие сюжеты, где герой сражался с целым полком, например, или даже армией, и выходил из них, конечно же, победителем. Мы помогали герою сражаться, размахивая руками и делая губами «фр-р, фр-р!! Бфф-бфф!!», изображая удары, выстрелы и взрывы. А потом, перевозбуждённые, падали в траву и ржали до колик. Когда это проходило, мы начинали обсуждать, почему у них всё есть, машины, там, красивые вещи, женщины в дорогих мехах, а у нас ничего нету. Ответа на это не было.
