– А как пробились Вы, Алексей? – спросила Лиза. – Я из Ваших слов, сказанных по разным поводам, представляю так, что Вы давно живете без родителей?
– Да, Елизавета Андреевна, но мне повезло. Грамоту я выучил, как к крестной попал. А у нее братец служил при монастыре, так меня на лето отдавали монахам… А там между делами, один из них обучал меня наблюдениям за природой, географии, истории и немного математике. Потом я сам много читал, благо у крестной дом был с книгами. Потом смог поступить в городское училище, ходил за восемь верст туда. Первый год за меня монахи платили, после стал стипендиатом, вот, как и Лидия Пантелеевна. А как окончил, то сам давал уроки, поднакопил и поехал в большой город. Крестная-то деньгами помогать не могла, а вот харчей, когда, с оказией и присылала. Так за год я в гимназии сдал экстерном весь курс. Ну, и в Москву!
– С Божьей помощью! Всё праведное только через Него! – мелко крестился Петр.
Если домашних и настораживало это резкое изменение мировоззрения студента-биолога Петруши и его уклонение в сторону религии, то они старались принимать это за что-то неизбежное, понимая, какое потрясение пережил он совсем недавно. Может, успокоится со временем, да и дурного в том ничего нет, думалось им, не сравнить с Леночкиным заиканием. Но разговоры такого плана они старались не поддерживать, потому что Петр в них доходил иногда до состояния экзальтации, впадая в роль обличителя пороков и, указывая всем, каким путем нужно их искупать. А это становилось угрожающе-навязчивым и неприятным, тем более, что в семье хоть и придерживались традиционной религии, но особого рвения к церковным проявлениям до этих пор ни у кого не наблюдалось.
Лиза побаивалась подобных его выступлений еще с первого дня их знакомства, но теперь, думая об отце, страх в ее душе уступал место то ли состраданию, то ли снисхождению к беде парня, и она его скорей жалела и тоже старалась сменить тему при таких его выпадах, чтобы не усугублять.
– Посмотрите, Петр! – захотела она переключить его внимание на что-нибудь внешнее. – А вот этот павильон вы с Алексеем, возможно, могли уже видеть. Не узнаете?
– Мы могли его уже видеть? – удивился Семиглазов, который ловил каждое Лизино слово. – Да где же, Елизавета Андреевна, ведь мы только неделю в городе, а на Выставке впервые. Это же все возводилось к ее открытию, и даже приезжая сюда на побывку, вряд ли и Петр мог бы попасть на строительство. Как же?
– Да это же Центральный павильон с прежней выставки! – с веселой укоризной излагала Лиза жителям Москвы историю постройки с прошлым. – Московской Выставки! Ему уж больше десяти лет, а он все служит. Еще лет пять назад в нем устраивали Французскую торгово-промышленную выставку, а год назад разобрали и перевезли в наш город. Вы не узнали его?
– Да, мы, знаете, как-то раньше по выставкам и не…– начал было оправдываться Алексей, но тут все обратили внимание снова на Петра.
Вместо того, чтобы отвлечься рассказом о приключениях выставочной постройки, он, видимо, еще глубже впал в свой религиозный экстаз, и, приникнув к фундаменту описываемого павильона, начал бить тому земные поклоны. Надо было уводить его с глаз публики! Кто угодно мог позвать городового и хлопот после не оберешься.
– Как пить хочется! – придумала на ходу Лиза, уже прикусив по новой привычке губу и чуть не плача, но на этот раз, кажется, угадала.
