«Польша, Николай Николаевич, сама будет решать в таком случае, какие законы ей надобны…», – сказал он голосом, не терпящим возражений, и выразительно взглянул на Новосильцева, отчего его лицо совсем потемнело. – «Но мы, однако ж, сильно отклонились от темы…»
Далее заговорил граф Кочубей:
«Ежели эффект от вашей петиции будет столь же высок, сколь мы ожидаем, то мы сделаем то же самое в других губерниях… В идеале представители каждой губернии должны будут подать петиции. Но так как это займет слишком много времени, то достаточно будет лишь ключевых, наиболее важных губерний».
«И почему же мы тогда начинаем с Остзейского края?» – мстительным тоном заговорил Новосильцев. – «Всем нам прекрасно известно, что ливонские бароны или польские шляхтичи мыслят вовсе не так, как дворяне Тульской губернии…»
В его глазах зажегся лукавый огонек. Он явно ожидал, что на его издевку скажет Ливен. Реакции Чарторыйского были ему слишком хорошо известны, даже, верно, наскучили.
«Напротив, господа», – произнес Кристоф так, словно ожидал такое возражение. – «Я заметил, что у многих есть представление об остзейцах как о необычайно просвещенных и прогрессивных людях…»
Новосильцев фыркнул от еле сдерживаемого смеха. Строганов бросил на него осуждающий взгляд.
«Так вот, с прискорбием вынужден заметить, что сие не так», – твердо продолжал граф Ливен, скрестив на груди руки.
«Самокритичненько…», – протянул Новосильцев еле слышно.
«В определенном отношении представления моих соотечественников остались на уровне Темных веков», – продолжал Кристоф. – «Поэтому не вижу смысла полагать, будто средний остзейский барон мыслит как-либо иначе, нежели, например, средней руки помещик из-под Курска… Материальные интересы практически те же самые. Более того, я полагаю, что в некотором отношении русские помещики более гуманны к своим подневольным людям».
«Это почему ж?» – внезапно спросил Кочубей.
«Вы с ними – единый народ», – произнес Кристоф бесстрастным тоном. – «Тогда как у нас – все иначе…»
«Прямо как в Северо-Американских Штатах», – добавил Чарторыйский. – «Негры-рабы и все остальные…»
Пришел черед краснеть и Ливену. Хотя он и подумал, что поляк сказал правду. В некотором смысле, правду. В Штатах негров полагают не вполне людьми, а животными. Некоторые бароны считают латышей и эстонцев говорящей скотиной. Кристофу попадались писанные полвека назад сочинения пастора Менделя, сочувственно относившегося к простому народу, и он обратил внимание, что его описания наружности, быта, нравов и обычаев латышей напоминают по тону и манере выдержки из «Естественной истории» или из тех статей «Энциклопедии» Дидро, где речь шла о диких обитателях леса. Такое ощущение, что сей служитель Господа, благотворитель и благодетель, не считал, что эти люди наделены бессмертной душой, такой же, как те, в чьих жилах текла кровь немецкая или шведская.
«Можно подумать, в Польше как-то иначе…», – начал Новосильцев, но невольно замолчал, когда Строганов стукнул в столешницу кулаком и закричал, теряя выдержку:
«Замолчишь ли ты когда-нибудь? Ну почему ты все время мешаешь?!»
«Изволь, кузен», – обиженно произнес Новосильцев. – «Я могу вообще ничего не говорить».
«И было бы очень хорошо», – добавил Поль. – «По крайней мере, нынче».
«Прошу вас, не ссорьтесь», – умоляющим тоном заговорил Кочубей. – «Давайте вернемся к делам. Ваше Сиятельство, какие-нибудь вопросы у вас имеются?»
