Кристоф, к которому была обращена последняя реплика, только головой покачал и добавил:
«Я весьма ценю свободу действий, которую мне предоставляют, и благодарю за оказанное доверие».
«А как же без свободы действий?» – добавил князь Адам. – «В таком деле она только и нужна…»
«Понимаете, я человек военный», – словно оправдываясь, произнес Кристоф. – «Доселе я лишь действовал по приказам свыше, и не привык их оспаривать. Это дело для меня внове, поэтому мне вполне естественно сомневаться в правильности своих поступков».
Новосильцев опять хмыкнул.
«Это понятно», – проговорил Строганов. Тот выглядел совсем больным. Ливен подумал, что ему опять придется его «лечить», но нынче он не мог. Не чувствовал в себе такого желания. Слишком много сил потрачено на этот разговор и на те беседы, что предшествовали ему, оставляя в его душе только желчь. А в таком расхристанном состоянии помогать другому – все равно что калечить…
«Желаем вам удачи», – криво улыбнувшись, произнес Новосильцев, и встал первым. За ним, с пожеланиями и светскими улыбками, последовал Кочубей.
Чарторыйский чуть задержался, а потом, не спеша вставая, проговорил, глядя прямо в глаза Кристофу:
«Вы мне определенно нравитесь, граф. Можете говорить то, что никто, кроме вас, не скажет. Ценное качество, и не столь часто встречаемое. Поэтому я верю в то, что все у вас выйдет».
Ливен не чувствовал себя польщенным столь длинному комплименту, поэтому он лишь поклонился и попрощался с князем, оставшись со Строгановым наедине.
«Я, кажется, понял, кто забирает у меня все силы», – проговорил он, глядя мимо Кристофа. – «Никки, вот кто».
Кристоф вспомнил давешний разговор с женой, жаловавшейся на зависть со стороны сестры. И в самом деле, свои часто хуже чужих. Сам знал.
«Не советуйте мне отказать ему от дома», – продолжал Поль. – «Я не смогу этого сделать…»
«Как так оказалось, что он настолько близок к вам?» – поинтересовался Ливен.
«Это долгая история, и не знаю, стоит ли ее рассказывать…», – отвечал Строганов.
«Я понимаю», – произнес Кристоф. – «Он вам родня, но стоило ли его вовлекать?..»
«Видите ли», – безразличным тоном откликнулся Поль, наливая воды в стакан. – «Никки непременно нужно вручить в руки какое-то дело. Он, в сущности, умен и оригинален, но если его ум простаивает, то он начинает беситься… И ладно, если он просто дерзит. Бывало ж и хуже гораздо, я видел…»
«Я понимаю, о чем вы», – проговорил граф.
«Вот, допустим, скажу я ему: „Убирайся!“, так он сначала запьет, на месяц так, потеряв всякий человеческий облик, а потом пойдет вешаться», – мрачно произнес Строганов. – «И что ж, я душу его погублю? И кто я после этого буду?»
«А губить собственное тело и душу – это хорошо?» – прямо спросил Ливен. – «Я же вижу, что с вами творится в его присутствии…»
«Причем здесь я?» – проговорил Поль. – «Я пропащий человек, Христофор Андреевич».
Граф изумленно воззрился на своего знакомого.
«Зачем вы так говорите?» – только и сказал он.
«Вы не знаете, что я делал и творил», – Строганова несло, и Ливен очень этому удивлялся – они же ни рюмки не выпили. Столовое красное вино, поданное к обеду, не считается, с него так не развозит. Очевидно, что-то давно мучило Поля, и пришла пора ему этот камень с души скинуть.
Любой другой на месте Ливена побудил бы графа Павла к дальнейшим откровениям, но тот их пресек, сказав:
«Вы ничего такого не делали».
