Телефон подмигивает от входящего сообщения. И сердечко с замиранием постукивает в ответ. Поджимаю губы, чтобы не улыбаться.
А я не видела ничего. Занята. Вот жди теперь.
Я не открываю и не проверяю.
Но убираться становится веселее.
Может стоит там под окнами и ждет? Знает же, где я живу. Надо подоконники протереть. Смачиваю не спеша тряпочку и прохожусь по ним, как бы случайно выглядывая в окно.
Нет никого.
Ну и хорошо. Замечательно, что не преследует и все понял.
Еще одно сообщение падает.
Губы невольно расплываются в улыбке. Ладно. Чего мучить зря.
Я бросаю тряпку и проверяю телефон. А там… а там…
Рассылка от Летуаль и Эльдорадо. Чего? Духи мне сменить надо? С феромонами? Да? А эти уже все? Не катят? А месяц назад говорили, что они лучшие.
Я выбрасываю тряпку в мусорку, сгребаю то, что не доразобрала, в коробку. Потом когда-нибудь в период следующего психа разгребу. Достаю из заначки огромную двухсотграммовую Милку и вскрываю упаковку. Хрущу орешками, будто Амосову хрящики перемалываю.
Открываю в телефоне книгу Амосова и возвращаюсь ко второй главе. Дед бы его перевернулся там и покраснел, если бы посмотрел на своего именитого внука.
Теперь не дает расслабиться звонок в домофон. Консьерж предупреждает, что мне доставка какая-то. Я не заказывала ничего, но любопытство побеждает и я прошу пропустить.
Поднимаюсь на носочки и выглядываю в глазок. Из лифта выходит молодой паренек с букетом цветов. Вадим или… Нет “или” не позвонил даже, не спросил, как я доехала.
Открываю дверь, расписываюсь за букет. Там большой букет из разных цветов, но это не помпезные розы, а игривые хризантемы, воздушная гипсофила. Для контраста ирисы и еще какая-то травка.
– От кого это?
– Я не знаю, но там есть записка.
– Спасибо, – закрываю дверь, еще раз нюхаю цветочки и достаю записку.
Может, Вадим понял на выходных, что слишком долго мне не звонил и соскучился? Извиняется? А мама еще говорила что-то…
Переворачиваю карточку…
18. Глава 17
Папа на общем собрании поздравляет женщин с наступающим и рассказывает о том, какие мы у него самые-самые, как он без нас никуда, а я все не могу успокоиться по поводу вчерашнего букета.
– Оль, – шепчу зожнице.
– Что? – наклоняется ко мне.
– Как думаешь, что значит, когда мужик тебе к записке в цветах пишет: “У дочки Гуляева должен быть самый охуительный мужик”. Это он себя имеет в виду или кого-то другого?
Протягиваю ей карточку, чтобы сама посмотрела. Целый день с этой запиской хожу, а Амосова так и не встретила, чтобы съязвить. То он на операции, то в лаборатории, то на совещании.
– А кто эта дочка Гуляева?
– Эмм… – черт, так и спалиться можно. – Это… моя подружка. Ей тут цветы прислали, мы вот думаем, что это значит.
– Стремная реклама, как по мне, но я тот еще знаток мужских подкатов, – возвращает мне записку.
Оля читает от кого-то сообщение и довольная такая, что тоже хочется улыбнуться с ней.
— Ты что расцвела?
— Приехал очень важный для меня человек. Ждет в холле.
– Оу… жаль, что рабочий день и нельзя свинтить ради важного человека.
– Не говори… тем более у меня еще и день рождения сегодня.
– Поздравляю. Отмечать будешь с важным человеком? – подмигиваю ей. – Но она вздыхает грустно, – Хочешь, пошли в клуб? Тусанем. Если планов нет, заодно наш девчачий праздник отметим.
– Ну… я хочу конечно, просто особо…
– ЗОЖ?
– Да…
– Пошли, Оль… Ну, че там… один раз можно. Тем более в день рождения. Тем более перед восьмым марта. Ты до скольки сегодня?
