Дикая собака - страница 12

Воды Тенгелиё[13] просачиваются в лодку, потому что пробка рассохлась. Отец ударяет ее кончиком весла, пытаясь утопить глубже, но вода все же проникает внутрь.

– Ничего, годится, – говорит отец, устанавливает весла в уключины и гребет к краю камышей, куда мы вечером забросили длинную сеть. Он смотрит за озеро и говорит, что скоро наступит золотая осень.

– Боюсь, что ты умрешь, – говорю я ему.

– Нельзя так думать, Айла.

По словам отца, все идет хорошо. Он спрашивает, видела ли я, чтобы дерево сбрасывало ветви.

– Еще не мое время. Ель Арвиити растет, она стойкая и великолепная, – поясняет он и уверяет, что письмо от Вяйнё еще придет. – Вероятно, он просто находится в более дерьмовом месте и не может написать.

– А что, если русские захватят всю страну? – спрашиваю я.

– Ну что ж с того, – отвечает отец. – Были же они здесь, и это совсем нас не касалось. Более крупные неприятности пока от этих мужей отечества, чем от русских.

По мнению отца, в вой не нет смысла. Сначала придумали нацию. После этого провели в непобедимой кайре пограничную линию и сказали, что эта группа живет здесь и другим сюда лучше не соваться. Из-за этой линии молодых парней убивают кучами, а вечерами по радио вещают, как это достойно – пролить кровь за отечество. Отец говорит, что это пустая болтовня и что нам вообще не нужны государства. Президент, царь и король – все по очереди пытались здесь утвердиться, но народ Тенгелиё не пошел с ними.

– Рассказывал ли я тебе, Айла, когда-нибудь о Коски-Хансси[14]? – спрашивает он, и я отвечаю, что миллион раз. – Ах, да-а, – тянет он и начинает снова.

– Хансси был моим другом. У него была особая способность…

– Он видел прошлое так же хорошо, как и будущее, и…

– Айла, не порти мою историю.

– Он видел во сне вырубленные леса и стихшие без воды речные пороги, и коготь великана, который царапает болота Лапландии, оставляя шрамы. Он проснулся в ярости, пошел к порогам, ткнул в сердце ножом главного, а второго столкнул в водопад. После этого он исчез в прекрасном вечере, как северный ветер, и от него не осталось и следа.

– Ты действительно слышала это миллион раз.

– Или два миллиона.

Отец хохочет. Он цепляет леску концом весла и протягивает мне. Я чувствую, как дергается леска. Отец гребет и пенит воду.

– Подумай, Айла, если бы нам удалось поймать кумжу.

Тащу леску в корзину для щепы. Вначале показывается белое брюхо. Отец поднимает в лодку гигантскую щуку и глушит ее. Щучий хвост трясется, слизь течет на дно лодки.

– Но я не рассказал тебе, куда отправился Хансси, – говорит отец и одним резким движением разрезает рыбе горло, так что хрящ трещит.

– Куда он ушел?

– Расскажу только в следующий приезд на побывку, когда ты снова начнешь портить историю.

Утром отец ведет себя как ни в чем не бывало. Он усмехается и возится, словно собирается на лесоповал. Качает на колене Эенокки, дергает Лаури за нос, как бы отрывая его. Затем показывает большой палец между пальцами и заверяет малыша, что это и есть его носик.

Он достает спрятанные под стрехой сарая за вениками три сухие розы и с деловым видом упаковывает их в рюкзак. Кладет цветы в пустую консервную банку, оборачивает банку портянкой и, ухмыляясь, говорит, что нужно подарить русским цветы, когда в следующий раз будут кричать ура в окопах.

Мать слушает это и исчезает хлопотать у плиты. Она всегда хлопочет, когда отец уходит. Вначале недолго в избе, а затем в хлеве, сидя на табуретке и доя поочередно Пятнушку и Морошку.