Дикая собака - страница 3

Чем больше я углублялся в книгу, тем сильнее книга проникала в меня. Лысый взрастил во мне мечту, холил ее и лелеял, и, наконец, она стала такой огромной, что ее следовало воплотить в жизнь.

Арка ворот над дорогой была сооружена из прочного изогнутого сухостоя. Посередине раскачивалась металлическая табличка в форме ромба, напоминавшая салмиак[5]: Ферма хаски Оунаскайра. Табличка зазывала меня так, что я остановился. Эти три возвышенных слова обещали много, начало чего-то совершенно нового.

Я направил свой «Хайлакс» под табличку, набрал воздуха в легкие и громко поприветствовал в кабине новую жизнь. Я чувствовал странную легкость, словно кто-то зажег светлое сияние в моем мозгу. В то же время мне было стыдно, ибо и это рождение не обошлось без боли: отец сильно огорчился.

Извилистая дорога с гравийным покрытием спускалась к большой реке, плавное течение которой выстлали желтыми листьями прибрежные березы. Это был Оунас. На обрывистом берегу стоял коричневый бревенчатый дом с дворовыми постройками.

Уже в машине я услышал вой своры собак. Открыл дверь – и меня наполнил оглушительный лай. Мурашки пробежали по моему позвоночнику, как мыши зимними ночами по кровельным фермам дома на Хеленантие. Шум привел к тому, что на крыльце появились люди: стройная стильная женщина лет сорока, в глазах которой светилась улыбка, и загорелый невысокий, сухощавый мужчина с хипстерской бородкой, в синей рубашке лесоруба. Это были Матти и Санна, мои новые боссы.

– Самуэль, а проще Саму, – представился я, а они, улыбаясь, выкрикнули несколько разрозненных фраз сквозь собачий лай и жестами позвали в дом.

Они предложили мне хлеб и выпечку, напоили кофе, спрашивали и рассказывали, как будто всегда знали меня. Говорили со мной так, словно я был безупречен и имел позади прекрасное прошлое. Как будто я что-то значил.

После кофе Матти решил представить мне будущий фронт работ на ферме. Мы прошли к вольерам питомника, там он останавливался около каждой собаки и объяснял. Собаки уже притихли, но я не слышал его слов, ибо мое внимание было поглощено увиденным.

Псы были исключительно красивые – или, по крайней мере, красивы своей физической силой, роскошны в движении. Один с рисунком на лбу, другой сильный, как конь, третий черный, как ноябрьская ночь. У того одно ухо стоит, другое висит, у одного голубые глаза, у другого карие, кто-то смотрит подозрительно, явно волчьим взглядом. Это была разношерстная команда, но все же как будто от одного дерева. Они были жилистые, сильные, длинноногие, поджарые и взрывные, двигались на своих цепях в клетках, как ртуть, сбежавшая из градусника. Казалось, что они парили в прыжках.

Матти отвел меня к месту моего проживания – в маленькую хижину на берегу, в торце которой было две двери: одна – в сауну и туалет, другая – в мою комнату. В комнате стол, стул, кровать и металлическая мойка с краном и раковиной. В углу стоял шкаф, на полу валялся грязный лоскутный половик, на окнах болтались занавески с красными пятнами.

– Замечательно, – сказал я искренне. Здесь было все необходимое: несколько предметов мебели и священное уединение. Мы внесли мою сумку, и Матти ушел. Я сел на свою кровать и, улыбаясь, подумал, что отсюда все начинается, впереди совершенно новая жизнь.

Задние фонари автобуса поднялись вверх по склону и унесли с собой шум. Нет больше ни одного размахивающего руками итальянца, ни одного русского, просящего, поневоле на английском языке, чтобы я запечатлел на фотоснимке счастливые переживания его семьи от встречи с настоящими арктическими ездовыми собаками. Нет визга, сумятицы, шуршанья стеганых комбинезонов, хруста морозного снега, прощального лая собак, только вечер и ясная погода.