– Да мы же видели все сами, своими глазами! – перебила меня подруга. – Сядем, вспомним, сопоставим наши свидетельские показания…
– Милая Людочка! Доброе утро! – донеслось с порога кухни.
Мы повернули головы на голос. Марфинька, в расписном китайском кимоно похожая на райскую птичку, приветливо улыбнулась Ирке.
– Опля, – пробормотала та и виновато посмотрела на меня.
А Марфинька, что примечательно, и взглядом мою скромную персону не удостоила.
Такая возмутительная невежливость могла означать только одно: на мадам опять накатило. Здравый ум и твердая память вышли погулять, оставив хозяйничать деменцию.
В этом состоянии Марфинька безошибочно узнает только тетю Иду. Ирку она называет милой Людочкой, Вольку – Мурзиком, а меня вообще не замечает. Если честно, это обидно, но я уверяю себя, что причина такого игнора – моя абсолютная уникальность. Ну, не было в прошлом Марфы Ивановны никого похожего на меня.
И все равно обидно.
– Ну-ну. – Ирка похлопала меня по плечу и дипломатично сменила тему: – Доброе утро, дорогая Марфа Ивановна! А мы тут говорим о трагедии с Барабасовым…
Я только криво ухмыльнулась, прекрасно понимая, что о вчерашней трагедии сегодняшняя Марфинька не помнит ровным счетом ни-че-го. Нынче у нее на дворе середина пятидесятых годов прошлого века, и о событиях того времени она могла бы нам рассказать немало. Что там происходило-то? В пятьдесят третьем умер Сталин, больше ничего не знаю.
У Марфиньки же эксклюзивной информации было много, и она с удовольствием стала делиться:
– Ах, Людочка, это действительно трагедия, бедный Иван Сергеевич, не представляю, как Ляля могла так подло поступить!
Ирка растерянно хлопнула глазами, а я не без злорадства ухмыльнулась.
Мне знаком только один Иван Сергеевич, Тургенев его фамилия, но никакую подлую Лялю я с ним не ассоциирую. Ирке и вовсе ничего не сказали прозвучавшие имена, а надо же было как-то реагировать – наша актриса не успокоится, пока не добьется живейшего отклика аудитории.
– Да, Ляля, конечно, не права, – промямлила подруга и взглядом попросила меня о помощи.
Я молча развела руками: мол, а что я могу? Меня же тут нет.
– С другой стороны, кто может противиться великой силе любви, если она настоящая? – Марфинька подняла глаза к потолку, будто спрашивая люстру.
А кого же еще? Ирка не знает, что ответить, я – вообще пустое место.
Но я все-таки подсказала подруге подходящую реплику:
– Уж точно не Ляля!
– Уж точно не Ляля, да? – повторила Ирка.
– Ха! Ну, мы же все прекрасно знаем Лялю, – кивнула Марфинька.
– Ха! – поддакнула я, начиная веселиться.
– Как облупленную, – обреченно кивнула Ирка. – Ляля – она такая… такая…
Глаза ее полыхнули лютой ненавистью к неведомой Ляле, которую срочно требовалось выразительно охарактеризовать при абсолютном минимуме данных.
– Подлая, – с удовольствием напомнила я.
– Подлая! – жарко выдохнула подруга.
– Ну нет же, она просто глупышка, – не согласилась Марфинька, вытянула из-под стола стул и села, заинтересованно глядя на четвертушку шарлотки на блюде. – Бедная дурочка, которая вообразила себя фем фаталь…
– Кем, кем? – не поняла Ирка.
Она не знает французского.
– Роковой женщиной, – просуфлировала я.
– Роковой женщиной? Кто, Ляля? С ее-то данными? – Ирка фыркнула.
– И речь не только о глупости, как мы все понимаем, – захихикала Марфинька и положила себе пирога.
Не все мы что-то понимали, но беседа определенно начала налаживаться. Появилась надежда, что мутная история с подлой, глупой Лялей и бедным Иваном Сергеевичем вот-вот прояснится. Но тут забренчал колокольчик дверного звонка, и Марфинька легкокрылой сильфидой унеслась в прихожую, восторженно лепеча на ходу:
